Остров Надежды - стр. 12
Молчание Ушакова заставляло Ваганова изыскивать новые ходы, излишне подробно объяснять и доказывать, а вернее всего – и в первую очередь, – открещиваться из-за позорного, дворняжного чувства трусости.
Он попытался закурить, заметил неудовольствие на мрачном лице своего собеседника, погасил спичку.
Снег стал гуще, польдистей, застучал в стекла. Ваганов задернул до конца шторку, чертыхнулся в заоконное пространство и продолжил свой нудный скулеж, усугубляя дурное настроение Дмитрия Ильича.
Сухо, не скрывая неприязненного отношения, Дмитрий Ильич спросил:
– Вам-то чего беспокоиться? Судя по всему, ваша хата с краю, товарищ Ваганов.
– Вы отчасти правы. Но на Востоке говорят, если хотят обвинить человека, то и помет его осла припишут ему. Я не боюсь за свое доброе имя, но если предадут гласности…
– Ваше имя, насколько мне известно, под забралом?
– Сегодня под забралом, завтра начнут таскать профилем по асфальту… До боли в печени ненавижу всякие следствия, допросы, протоколы. По-видимому, у меня скрыт психический импульс, срабатывающий на любую закорючку.
Виноватые оправдания настораживали, заставляли более придирчиво покопаться не только в «психических импульсах» Ваганова.
– Вам известны подробности?
– Какие, разрешите спросить?
– Подробности, проливающие свет на любое преступление.
– Разве совершено преступление?
– Ходят слухи, его столкнули, – Ушаков продолжал наступать, – или вам известно другое?
Ваганов овладел собой. Теперь он держался более независимо и даже полувраждебно. Перемена произошла слишком быстро, чтобы не возбудить подозрений у Дмитрия Ильича, привыкшего иметь дела с людьми разных категорий и характеров.
– Извольте, я передам вам дошедшие до меня подробности, если они вам не известны. – Ваганов бесцеремонно закурил. Его брови застыли, глаза похолодели. – Лезгинцев поехал к матери, – Ваганов назвал поселок, – пробыл у нее несколько дней, ни с кем не встречался, якобы над чем-то работал. Потом уехал пригородным и в Ленинград не вернулся. Тело его обнаружил путевой обходчик Сивоконев… – Ваганов проверил по записной книжке фамилию, повторил ее, будто это имело значение. – Сивоконев позвонил по начальству. К месту происшествия выехала оперативная группа. Возглавлял ее… – Ваганов подвинул под самый нос Дмитрия Ильича записанную размашистыми буквами фамилию. – Я без очков. Финогенов?
– Да, Финогенов. – Дмитрий Ильич вскипел: – На кой черт мне знать эти фамилии?! Значит, его убили?
Ваганов оглянулся, забеспокоился, приложил палец к губам:
– Вы сумасшедший! Чего вы кричите? Убили, убили… Чепуха какая-то.
– Все говорят, столкнули…
– Мало ли чего. – Ваганов выколотил трубку. Его лицо наполовину освещалось настольной лампой, породистое и, пожалуй, волевое лицо. Губы, резко очерченные, высокий, отлично вылепленный лоб, брови черные, вразлет над жестокими глазами.
После встречи в Юганге прошло немного, примерно около двух лет. Время не тронуло его, лишь прибавило седины: в перец погуще подсыпали соли. Ваганов не потерял зрелой мужской красоты и то прежнее, «паратовское», по-видимому, укрепилось еще сильнее в манерах, поставе головы, интонациях размеренной речи, с теми самыми снисходительными нотками, многозначительными паузами, которые отличали и раньше этого удачливого, самонадеянного человека.