Остров Д. Неон (1 книга) - стр. 27

Найсу я считал малолеткой, липучкой и редкостной сучкой. Красивой, маленькой, вредной сучкой, которая вечно совала свой курносый кукольный нос, куда ей не следовало, и мешала мне жить своей жизнью подальше от нее. Наша вражда чередовалась с приступами едкой привязанности и снова перерастала во войну.  Я раздражал её, а она невыносимо бесила меня. Полная взаимность. Она нас обоих более чем устраивала. Она держала ее на расстоянии. И так было правильно.

Но в школе все давно усвоили, что при мне о ней нельзя говорить плохо: я начинаю нервничать, а когда я нервничаю, то плохо становится всем остальным. Притом плохо в самом прямом смысле этого слова – вывернутые челюсти и сломанные ребра никогда не расценивались как «хорошо». Она, кстати, об этом прекрасно знала и довольно часто этим пользовалась, за что я и называл ее сучкой. Впрочем, Най и сама могла за себя постоять. У нее были эти странные срывы, когда она вообще мало походила на себя саму, словно дьявол в нее вселялся. В синих глазах зарождалось нечто темное, яростное, неподвластное ей самой, и я любил вот эту тьму. Мне хотелось в нее окунуться, смешать со своей собственной и посмотреть, как рванет этот ядерный микс нашего общего адского мрака. Мне кажется, в этом мы с ней были похожи. Но и она, и я знали, кто сильнее. Иногда я уступал… она это понимала. Но не из жалости. Жалость – это последнее, что я к ней испытывал. И не потому, что она девчонка. А потому что она была МОЕЙ, и я решал, когда нужно остановиться в нашей вражде, чтобы не поубивать друг друга. Я не хотел убивать мою бабочку. Я слишком ее любил. Я слишком ее ненавидел. Она составляла смысл моей жизни, и она же её отравляла с каждым днем все больше и больше. Тогда я этого еще не понимал.

Помню в тот день разругался в очередной раз с отцом и сидел у себя в комнате, прикидывая, как скоро я смогу свалить из дома и куда. Отец же мечтал о светлом будущем для меня. Родители часто навязывают нам свою волю, дабы мы в себе воплотили все то, чего они сами не достигли в свое время. И если мы отказываемся, то воспринимают наш отказ как личное оскорбление.

- Я всю жизнь положил на то, чтобы ты ни в чем не нуждался, чтобы сделал политическую карьеру, а ты бросить учебу собрался. Назло мне?!

- Я в армию пойду, отец.

- В казармах жить?!

- Да где угодно, лишь бы не здесь!

- И чем это тебе здесь не угодили?

- Всем. Я – личность. Не твой пластилин. Лепи из Найсы что хочешь, а меня не трогай

- Ты пока что не просто пластилин, а холст с набросками. Я хочу, чтобы ты стал шедевром. Я хочу тобой гордиться!

- Классическим шедевром, папа. А я предпочитаю сюрреализм и абстракцию. Наши вкусы слишком разные. Проблема в том, что я не критикую твои, а ты считаешь их единственно верными. Ты будешь гордиться мной, только если я буду похож на тебя… но Я – это Я!

- Потому что я видел и знаю в этой жизни больше, чем ты.

- В какой ее области ты такой дока?

- В любой! В силу опыта! Хочешь свалить из дома? Пожалуйста. Давай. Двери открыты, и никто тебя не держит. Воплоти свои розовые мечты, и, когда наглотаешься дерьма, я приму тебя обратно. Только на загаженном холсте что-то дорисовывать гораздо сложнее.

- Лучше быть холстом, исписанным дерьмовыми рисунками, чем неумелой копией чьей-то мазни На этой фразе я получил оплеуху и, в ярости шваркнув дверью кухни, поднялся к себе. Иногда мне казалось, что я способен дать ему сдачи… я боялся себя в эти моменты. Потом они с матерью уехали в центр на очередное собрание Комитета. И я был рад, что несколько дней не буду видеть их обоих… они не смогут мешать мне принимать решения. Но мне помешали не они…