Острая стратегическая недостаточность. Страна на переПутье - стр. 15
Мельгунов об этом пишет так: «…против Барклая в полном смысле слова составился какой-то «заговор», и заговор очень внушительный по именам в нем участвующим. Не говоря уже о таких природных интриганах, как Армфельт, свитских флигель-адъютантах и т. п., все боевые генералы громко осуждали Барклая – и во главе их Беннигсен, Багратион, Ермолов и многие другие. Такие авторитетные лица, как принц Ольденбургский, герцог Вюртембергский, великий князь Константин Павлович, командовавший гвардией, открыто враждовали с Барклаем. Было бы хорошо, если бы дело ограничивалось тайными письмами, в которых не щадили «ни нравственный его (Барклая) характер, ни военные действия его и соображения». Нет, порицали открыто, не стесняясь в выражениях, лицемерно чуть ли не обвиняя его в измене. В гвардии и в отряде Беннигсена сочинялись и распространялись насмешливые песни про Барклая. Могла ли при таких условиях армия, не понимавшая действия главнокомандующего, верить в его авторитет, сохранять к нему уважение и любовь? Игру вели на фамилии, на «естественном предубеждении» к иностранцу во время войны с Наполеоном. Любопытную и характерную подробность сообщает в своих воспоминаниях Жиркевич: он лично слышал, как великий князь Константин Павлович, подъехав к его бригаде, в присутствии многих смолян утешал и поднимал дух войска такими словами: «Что делать, друзья! Мы невиноваты… Не русская кровь течёт в том, кто нами командует… А мы и болеем, но должны слушать его. У меня не менее вашего сердце надрывается…»
Какой действительно трагизм! Полководец «с самым благородным, независимым характером, геройски храбрый, благодушный и в высшей степени честный и бескорыстный» (так характеризует Барклая декабрист Фонвизин), человек беззаветно служивший родине и, быть может, спасший её «искусным отступлением, в котором сберёг армию», вождь, как никто, заботившийся о нуждах солдат, не только не был любим армией, но постоянно заподозревался в самых низких действиях. И кто же виноват в этой вопиющей неблагодарности? Дикость черни, на которых указывает Пушкин, или те, кто сознательно или бессознательно внушал ей нелюбовь к спасавшему народ вождю?»
Чем ближе русские войска подходили к Москве, тем громче общество и армия требовали сменить командующего. Стратегию Барклая называли изменой. Великий князь Константин и великий интриган Павлович, уже в кругу царской семьи объяснил: «Что возьмёшь, немец он и есть немец», хотя на самом деле Барклай был шотландцем[13].
На монарха так давили со всех сторон, что он оказался вынужден убрать Барклая с его поста. В то время главнокомандующего назначал особый чрезвычайный комитет. Он признал Михаила Илларионовича Кутузова единственным достойным кандидатом. Кутузов был стратегом с большой буквы, к тому же ловким придворным, очень сильным дипломатом и талантливым полководцем. В августе 1812-го года император вручил Михаилу Илларионовичу приказ о назначении его главнокомандующим.
Все рвались в бой – простые солдаты, генералитет. В войсках пошла поговорка снизу: пришёл Кутузов бить французов. Надо помнить: ещё со времён Карла XII никто не нарушал границ России. А тут так глубоко. Это задевало. Но тактические умы не могли понять стратегических замыслов сначала Барклая, а потом и Кутузова. Тот вселил в людей уверенность непременно дать бой, но тем не менее стал под разными предлогами уклоняться от этого боя.