Осторожно! Токсично! - стр. 24
Мычу, соглашаясь, и падаю на диван. Что ж поделаешь, раз друг приехал из другой страны? Я-то здесь. Подожду.
И я жду. Час, два, три… На табло, неторопливо передёргивающее минуты, высвечиваются четыре нуля, и круглое число по секундам набирает вес, а я тупо смотрю в пустоту, и слёзы выедают дорожки на щеках. Встаю, включаю свет, задуваю оплавленные обрубки свечей, окидываю взглядом обветренные салаты и засохший сыр, откупориваю бутылку и пью из горла, почему-то враз устав от своего колеса. Всё же хомяк, а не белка.
Не смотрю на время, когда щёлкает замок. Оно отмеряно пустой бутылью вина и истерикой, выедающей нутро. Клим, не разуваясь, облокачивается на косяк и в агрессии скрещивает руки на груди. Сожаление? Вина? Раскаянность? Их нет. Только необоснованная злость в глазах.
— Как ты мог? — срывает меня, и я подтягиваюсь с пола, пытаясь встать. — Я целый день провела у плиты, готовя для тебя праздничный стол. Где хотя бы минимум уважения и благодарности?
— А кто тебя просил торчать на кухне? — подходит к столу Клим и щелчком пальцев опрокидывает фужер. Тот ударяется о край салатника и покрывается сеткой трещин. — Я? Кто тебя вообще просит готовить, убираться, суетиться по дому? Зачем?
— Потому что я люблю тебя, идиот! — кричу, сжимая кулаки и комкая ими юбку. Топит от обиды и разочарования.
— А ты спросила, нужна мне такая любовь?! — взрывается и переходит на ор. — Она же у тебя токсичная, отравляющая всё вокруг! В диапазоне её волн невозможно находиться! Ты же душишь своей заботой! У меня развился комплекс вечной вины, который с каждым днём увеличивается в размерах!
— Что ты такое говоришь? — оседаю на диван, прикрывая в непонимание ладонью рот. — Какая токсичность? Какие комплексы?
— Думаешь, я не замечаю твоих обнюхиваний, стоит мне задержаться на пять минут? Не вижу заплаканных глаз, возвращаясь от друзей? Не слышу твоего скулежа в ванной по ночам? — морщится Клим, брезгливо передёргивая плечами. — Ты же подозреваешь меня в блядстве и при этом вешаешься как последняя дура, боясь отлипнуть. Мне надоело! Я устал от тебя и от твоей любви! Хватит! Собирай вещи и уёбывай!
Пока у меня рушится реальный и придуманный мир, а алкогольная анестезия даёт слабину, Руднев уходит в спальню и гремит там ящиками и дверьми. Похоже, что собирает свои вещи или выбрасывает мои. Я же застыла от невыносимой боли и не могу пошевелить рукой. Состояние, похожее на инсульт, отбирающий речевую и двигательную функцию.
— Роб, — глухо, словно из бочки, доносится голос Клима. — Я согласен на твое предложение. Готов завтра лететь. Бронируй билеты.
Он ещё шуршит в глубине, топчет ботинками чистый пол, матерится, зацепив, наверное, стул или наткнувшись на комод.
— Ты неплохая девчонка, Фрось, даже лучше многих. Просто я не готов для тебя. Прости, если что, — заглядывает в проём, закидывая на плечо увесистую сумку. — Освободи до конца месяца квартиру. Охрану предупрежу. Ключ оставь у консьержа.
Напоследок окидывает стол, забитый закусками, пятернёй проводит по волосам, подстриженным сегодня, и отворачивается, больше не глянув на меня. Хлопок двери что-то взрывает в голове. Это конец, осыпающийся острыми осколками. Свадьба, свечи, круглый живот, мясо в духовке, в холодильнике торт, школьная линейка, на коленях внук. Всё разлетается вдребезги, режа меня в кровь.