Особняк на Трэдд-стрит - стр. 32
Внутри приторный запах гниения был даже сильнее. Зажав нос краем рубашки, я заставила себя подняться по главной лестнице и проделала путь в комнату на той стороне дома, где видела в окне зловещую тень. «Я сильнее тебя. Я сильнее тебя», – тихо прошептала я себе под нос, сама не веря, что мои губы произносят слова, которым когда-то учила меня моя мать.
Встав перед дверью, я медленно повернула медную дверную ручку. Легкий толчок, и дверь на тихих петлях открылась, тихо ударившись о стену за ней. Даже не войдя, я поняла: если тут кто-то и был раньше, его уже больше нет. Я заглянула в комнату. Мой взгляд упал на просторную кровать, плотные шелковые шторы и массивный комод. Устыдившись своего любопытства, я поспешила прочь и уже прошла полкоридора, когда поняла: теперь и эта комната, и все ее содержимое принадлежат мне. Я не только могу оставить дверь открытой настежь, но и войти внутрь, не испытывая при этом чувства, будто я вторгаюсь в чужую личную жизнь.
Заставив себя остановиться у бокового окна, я сделала глубокий вдох. И вновь, к моему удивлению, ощутила аромат роз. Я на всякий случай проверила, закрыты ли в комнате окна. Разумеется, они были закрыты. Я нахмурились, недоумевая, как может аромат роз проникать сквозь закрытое окно на второй этаж и оставаться таким сильным, как будто я уткнулась носом в цветок?
Заложив руки за спину, я обошла комнату. Похоже, это была спальня Невина Вандерхорста. Прикроватный столик и темное дерево комода напротив были уставлены черно-белыми фотографиями в серебряных рамках. Словно натуралист, который изучает под лупой бабочек, подмечая мелкие детали, которые показывают родство между видами, я подошла ближе, чтобы рассмотреть каждую.
И, вздрогнув, поняла: женщина на многих снимках – это та самая женщина, которую я видела в саду. Было несколько фото юного Невина с той же женщиной. Все понятно: передо мной была Луиза Вандерхорст. Молодая и красивая, с большими темными глазами, точно такими же, как и у сына, и с такой же теплой улыбкой.
Была в этой коллекции и ее свадебная фотография с очень высоким мужчиной, и фото с новорожденным ребенком. В ближайшей к кровати рамке – снимок, который мистер Вандерхорст видел каждый вечер, прежде чем выключить свет, и, просыпаясь, каждое утро, – его студийный портрет в детстве, он сидел на коленях у матери. Мать и сын смотрели друг на друга и улыбались, почти соприкасаясь носами. Я взяла рамку в руки, чтобы рассмотреть ее ближе, и вдруг почувствовала, что запах роз усилился.
Я прищурилась и поднесла снимок к самым глазам, досадуя, что забыла дома очки. Впрочем, и без них мне с первого взгляда стало понятно: эта женщина не бросала своего сына. Я закрыла глаза, вспоминая слова из письма мистера Вандерхорста. Слова, которые не шли у меня из головы.
«Моя мать любила этот дом почти так же, как любила меня. Конечно, найдутся те, кто с этим не согласятся, потому что она оставила нас, когда я был маленьким мальчиком. Но за этой историей явно кроется нечто большее, хотя я так и не смог выяснить, что именно. Возможно, судьба привела вас в мою жизнь, чтобы вы узнали правду и чтобы мать наконец после всех этих долгих лет смогла обрести покой».
Я резко поставила снимок и опрокинула его. Он упал лицом вниз. Не желая больше видеть эту идиллическую картину, я не стала его поднимать. Кому, как не мне, знать, сколь обманчива может быть материнская улыбка.