Основа жизни - стр. 24
– В школе увидимся! – кричала им вслед довольная Сашка.
– И не ходи на Приречье!!! – добавила я.
– Что надо было?
Приличные люди именно с этого начинают, но не Сашка Верещагина точно.
– Говорят я голодрань и недостойна Севиного внимания.
– Фигня.
– Не фигня, Сашка, – вздохнула я, аккуратно складывая ткань с кулака в карман. – Это правда. У нас классовое неравенство. И его родаки не будут рады такой подружке.
– Севка влюбился в тебя по уши. Вы теперь на всю школу прославились, враги беснуются, идиоты хихикают.
Мне опять холодно. Даже тяжёлая рука Сашки на моей шее никак не согревает и не поддерживает. Наоборот, не хотелось никого видеть. Поэтому молчала, когда Сашка рассказывала свои дебильные анекдоты. И попрощалась без улыбки. Уныло поплелась к себе домой.
На заднем дворе нашего дома остатки былой роскоши. Папа не успел доделать дорожку перед домом, она тянулась к крыльцу через весь участок. Узкая, извилистая, выложенная разноцветными плоскими камнями, за которыми мы с папой ходили на берег реки. Огород был отделён маленьким заборчиком, имелась поляна, на которой стояли старые качели с сидением на двоих.
Когда я рассказывала, что моя мама держит скотину, многие воротили носы. А когда бывали у нас в гостях, обалдевали. Хлев, курятник, баня, сараи были очень аккуратными постройками, покрашенными красной краской. С белоснежными наличниками на окнах и дверях. На крышах битумная черепица бордового цвета.
Стоял у кустов смородины старинный колодец. У всех в посёлке водопровод, а папа колодец оставил, сделал над ним крышу, как игрушечную, обложил таким же камнем, как дорожку. И место за домом напоминало какую-то альпийскую сказку, с альпийскими горками и альпийскими лужайками.
Мерзость запустения.
Особенно под светом уличного фонаря, что освещал задний двор нашего дома.
Я села на качели, оттолкнулась ногой от красивой дорожки. Старые цепи, на которых была подвешена скамейка со спинкой, заскрипели.
Домой совсем не хотелось. Я туда вошла, поняла, что у мамы мужик, и сразу вышла на улицу с приступом тошноты.
Забравшись на яблоню, через забор на мой участок прыгнул Химер. Лихо так! Он быстрый и, не смотря на всю свою худобу, сильный. Ему скоро двадцать один год. Но пребывание в тюрьме сделало из него очень взрослого, помятого мужика. У него сгнили зубы, подкосилось здоровье, и в волосах блестела серебром седина. Чем он занимался, как он жил, когда уезжал из посёлка, для всех оставалось тайной. Но в деньгах он не нуждался.
В джинсах и красивом тёмно-синем свитере он встал напротив качели и хитро прищурил один глаз.
Я не двигалась, с безразличием смотрела на него, не думая ни о чём.
Химер подвыпивший становится противным и грубым. От пьяного Химера лучше бежать. А вот трезвый Серёжа Часов вполне нормальный человек, в которого я однажды влюбилась.
Если б он меня не ударил, я бы так и продолжала думать, что это моя судьба.
– Что такая недовольная? – усмехнулся он.
– Мама привела мне очередного папу, – мрачно ответила я.
Химер запрыгнул на качели, уселся рядом. По-хозяйски закинул руку за мою спину. Его пальцы трогали мои волосы, и у меня по телу бежала нервная дрожь от отвращения.
– Ладно, не трогаю, что морщишься, – от него не пахло перегаром, а только вкусным мужским парфюмом. – Лесь, поехали со мной.