Ослиная челюсть - стр. 11

И телу неловко видеть себя в умаленной форме.

К окну нагибается вечер и смотрит, кто там и что. Ничего не видать – значит, пора кончать все дела на свету и, усевшись на стул, смотреть в сторону слепоты, туда, где плывет луна.

Человек, сидя на стуле, смотрит в окно на небо. Он подносит к губам скатанный хлебный шарик – и застывает. Его кто-то видит. Точнее – пока что чует, подслеповато вращая лунной орбиты резкость.

Звезда перестает моргать.

Вдруг из раскрытых губ вкусный, как тайна, мякиш затвердевает в ледышку, а человек – в стекло. Облик его являет лакомый блеск живца. Следует всплеск и вспышка. Звезда, прижигая зренье, бьется в зрачок и выходит наружу словом.

Мышь пробегает следом. Мякиш тащит за печь.

Человек выпадает в окно и, падая, видит сон. Одиннадцатый этаж: тридцать свободных метров, три тысячи сантиметров падения, жизни, счастья. Ему снится день, который снится окну сейчас.

Начало апреля. Талый воздух, огромный воздух. Муха, очнувшись, бредит спросонок и бьет стекло.

Сосед, открывая пиво, садится на подоконник:

– Теплынь, – говорит с блаженством. – Ну вот, наконец весна.

Город, внимая солнцу, становится легче вдвое. Дворник ведет раскопки, сгребая золы сугроб. Трамвай забегает в лето, ломясь на зеленый облак.

Тридцать свободных метров, искрящийся столб паденья, паденья и взлета, медлит, горя, набирая ток.

В руке зажимая эхо прикосновенья к телу, к предмету его полета, он бьется в осколок неба.

Солнце взрывает вену. В ладони лежит перо.

Ночью мне снился день. Цветущая мокрая ветка пересекала его посередине. Вечер и утро ею различались, как тень от света.

Листья купались в волнистом токе тепла и прохлады. Птица сидела на ветке, чистила перья, немного пела. Капля, вобравшая зренье, упала на веко мне.

Солнечный, летний день. За окном ни души, ни звука. Воздух июля держит меня на своем теченье.

Подо мной переулок. Брошенные лотки, киоски, застывшие автомобили. Светофор ослеп на желтом.

Кошка, окрест не глядя, переходит теплый асфальт. И я, счастливый, слышу – ее «мир, мир, мир»…

Я вряд ли способен теперь вынести пробужденье, эту общую форму будущего, то, куда мне без скидки.

Птица, вспорхнув, падает камнем в небо. Капли брызжут в лицо.

Я никогда не плакал во сне.

Что касается глаз, то они, попадая в окно, слепы.

Действительно, ввиду окна зренье тут же теряет прозрачность, на него спускается кончик ночи, и веко не может уже сморгнуть раскаленный пятак луны, льющий бельмо на стекла…

Что же касается окон, то они – во сне. То есть, стоит в них глянуть, сразу увидишь сон.

Однако все это надвое стриж, прочертив, скричал. Город, очнувшись, зреет, восход набирает ток. Солнце, втиснувшись в раму, зыркает, есть ли кто.

Дева, жмурясь, чулок тянет вдоль ласки утра. Ей бы сейчас замереть, медленно отворясь…

Торопливый стук каблучков уносится в шахту лифта.

Сегодня я обнаружил, что окно превратилось в дверь. Как это произошло – не известно. Известно, что было потом.

Но как превращенье проверить? Как кажимость в явь провести – вроде бы окно остается окном во двор, но кажется – это дверь.

Тогда я вошел в него – отворил и шагнул. Что я увидел? – Лужайку, вокруг – дички апельсинов, кусты олеандров, под ними лежали вон там и вон там и – о Боже! – рядом совсем крылатые звери, числом всего три.