Оскорбленные чувства - стр. 12
– Маленькая, – слюняво зашептал Капустин куда-то в Маринину шею, – ты со мной поделишься. Пятьдесят процентов с дохода, и дело закрыто.
Закрыто? – не поверила Семенова.
Пройдешь мелким свидетелем. Там все просто. У нашего Андрея Ивановича случился разрыв аорты.
Пересказывая этот разговор с прокурором своему единственному поверенному Петру Ильюшенко, Семенова то и дело вскакивала с козетки, нервно прохаживалась по роскошной гостиной и возвращалась на место, чтобы через минуту вскочить опять. Ильюшенко, напротив, держался донельзя расслабленно и даже не сидел, а полулежал в кожаном кресле, далеко вытянув ноги в черной шелковой рясе. Ряса эта всегда раздражала настоящих приходских батюшек, которые считали Ильюшенко дурачком-самозванцем, презирали за словоблудие, бурчали, что семинарии он так и не окончил и рясы носить не смеет. Сам Ильюшенко предпочитал рекомендоваться экуменистом и за стаканом чистого виски обыкновенно спорил о филиокве, мол, формула эта совершенно пуста и бессмысленна, и хорошо бы ее наконец изничтожить и примирить тем самым разлученные церкви. Марина ссужала его деньгами и держала при себе вместо подруг, которых растеряла еще в студенчестве.
Разрыв аорты? – задумчиво произнес Ильюшенко, отправляя в рот шоколадный трюфель с орехом. – А я читал про височную травму.
И?
Ты говорила, вы ссорились накануне.
Петя, ты хочешь сказать, я увезла Андрея в какие-то бермуды и шмякнула головой о бордюр? Ты в своем уме?
Семенова снова встала, от волнения потирая ухоженные ладони. Она вдруг вспомнила белую спину Лямзина, безволосую, с кофейной родинкой на пояснице. Блуждающие его зрачки и перекошенное в минуты близости лицо. Щедрые подарки, всегда с сопроводительной запиской. Отправлял с помощницей Леной, длинноволосой и бесцветной, с прозрачными ресницами и протекшими, как будто облупленными зрачками.
Впервые Лямзин увидел Семенову лет десять тому назад, когда был еще крепеньким дельцом, членом всяческих высоких комиссий и советов. Марина бежала по Центральной улице в белой хлопчатобумажной майке в нахальной и ликующей толпе юных активисток. Майки их были мокры, в руках блестели горлышки бутылок со сладкой газированной водой, разлитой на местном городском заводе. «Тратьте получку на нашу шипучку», – кричали плакаты. Соски студенток-активисток подрагивали в такт бегу, зеленая газировка пузырилась по их голым шеям, летела за шиворот, брызгала и шипела под гогот и крики собравшегося народа. Праздник отечественного пищевого производства. Триумф благополучия страны.
Лямзин был владельцем этого заводика. Он еще не стал министром, и плоский нос его благодушно смеялся толпе, а брови размашисто разлетались кверху. Он глядел на Марину липко и растроганно, как на красивого прирученного зверя. Урвал случай и протянул ей визитку, и она, не жеманясь, поймала ее не очень изящными пальчиками. Через пару дней встретились в ресторане. Он заказал баранью шею, она – маринованного лосося с красной икрой. Запили выдержанным тосканским, и вечер кончился под утро, в номере новенького отеля. Лямзин лежал в спутанных простынях, потный, и не мог отдышаться. «Маречка, Маречка», – шептали его блеклые губы. Он был покорен, раздавлен нахлынувшим счастьем. Марина же бегала по номеру голая, выглядывая в окно, подскакивая к тройному зеркалу, не в силах сдержать торжества. Она как будто бы чувствовала, что этот мужчина, богатый и деятельный, отныне был привязан, прилеплен к ее подолу.