Осенняя рапсодия - стр. 5
Олег действительно был в приемной – стоял к Марине спиной, упершись руками в Настин большой стол. На секунду выплыло из-за Олеговой спины ее счастливо-обалдевшее лицо и тут же спряталось обратно. И Олег распрямился, развернулся к ней всем корпусом, уставился виновато и одновременно набычившись. Удивительно даже, как это у него на лице все совместилось – и виноватость, и злость. А Настино лицо стало, наоборот, очень испуганным. Хорошенькая головка будто в плечи ушла, одни ушки маленькие торчат, разве что руки не выставила навстречу для защиты. Не зря, наверное, испугалась. Надо полагать, вид вошедшей в приемную законной жены был для нее сейчас пострашнее статуи Командора. Хотя самой Марине казалось, что держится она с прежним равнодушным достоинством. Только голос слишком уж надрывно и неистово прозвучал, будто скрипичная струна лопнула:
– Олег! Выйди на минуту! Поговорить надо!
Развернувшись, она вышла в коридор, встала у окна, сцепив руки под грудью. Олег подошел, глянул сердито:
– Скандала хочешь? На работе? Что, нельзя дома поговорить?
Опять в его голосе эта смесь злости и виноватости. И немного раздражения. Кто бы мог подумать, что ее муж способен на такие эмоции. Всегда ровный, всегда приветливый, всегда улыбчивый. Сорокалетний маменькин сынок, не умеющий себе брюки погладить. Ничего не требующий от судьбы баловень, застрявший в рядовых менеджерах неудачник. Туда же – любви захотелось, высоких чувств-с.
– Дома можно, конечно. Как раз сегодня собиралась. Объясни, что происходит, Олег?
– А сама не видишь, что происходит? Не чувствуешь, что я давно разлюбил тебя?
– А мне некогда, знаешь ли, ежедневно в чувствах своих копаться. На работе работаю, дома тоже сиднем не сижу. Двадцать лет уже тебя обихаживаю, так что…
– Это что, упрек? Теперь скажи, что ты в дом денег приносишь в два раза больше… Ну, давай, давай…
– Да не хочу я ничего такого сказать, Олег! Я просто хочу знать, что происходит!
– А я уже сказал. Я разлюбил тебя.
– Так. И дальше что?
– Понятно что. Ухожу, значит. Вечером вещи соберу. Или ты мне их сама соберешь?
– Вещи? Какие вещи? А… Ну да. Уходишь, значит… Ага… Понятно…
Она стояла, смотрела на него во все глаза. Будто ждала, что он рассмеется собственной неудачной шутке. Вся злость ушла из нее разом, остался один липкий страх перед наплывающей на нее холодной действительностью. И паническое сиюсекундное ожидание, трепыхание последней надежды – может, все-таки пронесет? Она ничего не слышала? Он пошутил? Со злости ляпнул?
– Ну? Чего ты молчишь? Вещи соберешь, спрашиваю? – резко переспросил Олег, ткнул вопросом, как острой пикой в грудь.
– Что? Вещи? Ну да… То есть нет… Нет, сам собирай, конечно…
Развернувшись, она пошла от него по коридору в сторону своего кабинета, изо всех сил стараясь держать спину прямо. Вот идти бы и идти так, никуда не заходя. В пространство, в неизвестность, где ее никто не знает. И за спиной никто не шепчется. И советов бабьих не дает. И не сочувствует. Надо же, как за один день все скрутилось – как снежный ком. Еще с утра, как говорится, ничего не предвещало. Все было в своей обычной колее – муж, дом, завтрак, следы от пены для бритья на зеркале в ванной… И не было никакого снежного кома внутри, будь он неладен. Сейчас еще и таять начнет, растекаться по организму грязными ручьями.