Осень в Задонье. Повесть о земле и людях - стр. 23
Многое вспоминалось. Заводская жизнь: в новом цехе конвейер монтировали, потом запускали, мучились… А потом он пошел. Такая радость… Волейбольная команда, тренировки, на которые вместе с женой приходили и с малышом. Хорошая была команда, сильная. В своей области и даже южной зоне всегда были в тройке лидеров. Заводская база отдыха на Дону. Деревянные домики. Всей семьей туда ездили. На воскресные дни или в отпуск. Теплая вода, рыбалка, ребятня и жена рядом.
Много было в жизни всего хорошего. Оно вспоминалось. О нынешнем думать не хотелось. Там – постылое. И впереди такие же, как сейчас, но уже короткие дни и годы, тем более что они не идут, а летят.
Яков пытался рассказать жене, вместе порадоваться, погоревать: «Ты помнишь?..»
Она чему-то, близкому ей, поддакивала, но многое пропускала мимо ушей, особенно о заводской работе.
Так было день, другой, третий. Одно и то же: поздний ужин, рюмка-другая, не более. Конечно, он не пьянел. Но снова и снова хотелось прошлое вспоминать, говорить о нем. «Ты помнишь?.. А вот когда я…»
Жене в этом новом обычае – вечерних, даже ночных разговорах о прошлом – стало чудиться что-то тревожное. Особенно когда Яков свой завод вспоминал.
Она стала сердиться:
– Ничего там хорошего не было. Бывало, я ругаюсь, когда тебя не дождешься… Это все прошло и не вернется. Надо про завтрашнее думать…
– Про магазин? – спрашивал Яков со вздохом.
– Конечно. Не век в этой палатке сидеть.
– Два магазина… Ты что, забыла… А еще – автолавка. – Он начинал злиться.
Такого прежде уж точно не было. Магазины – дело решенное. В поселке уже подыскали помещение, сговорились об аренде с последующим выкупом. Место хорошее, бойкое. Другой магазин – в станице, в тридцати верстах от поселка. Туда ездили в последнее время по понедельникам, торговали прямо из машины, «с колес». Приглядевшись, решили магазин открыть. Округа просторная, народ живой, местный магазинишко помирает. Значит, можно работать.
Все это – дело, считай, решенное: магазины, а еще автолавка, хутора объезжать. Обдумывали, прикидывали, старый Басакин одобрил и обещал помочь. А теперь вот такие разговоры… День, другой, третий…
Свекра жена Якова побаивалась: человек строгий, к нему не сунешься с догадками и домыслами. А вот мама Рая – другое дело. Свекровь ее поняла. Поняла и день-другой, домоседничая у сына, будто случайно задерживалась допоздна, оставалась на ужин. В застольных разговорах мама Рая ни в чем не перечила сыну, слушала его, поддакивая и даже помогая вспоминать подзабытое: детство, юность, молодые годы. Казалось, что ей самой так хорошо, так сладостно уходить в дни былые. Но это лишь казалось, а на душе кошки скребли: в лице, в глазах, в речах сына она чуяла тоску, усталость, понимая ее. А еще – что-то нездоровое, больное.
Мама Рая в кругу родных и знакомых слыла человеком мягким, покладистым – сама доброта. Но близкие знали ее и другой.
– Их надо отправить хотя бы на неделю куда-нибудь отдохнуть, – твердо сказала она мужу, объяснив ситуацию. – Придумай. Побыстрее. На торговле подменим.
Невестке она внушала всерьез, без обычной мягкости:
– Хороших мужиков, Любочка, надо беречь. Смотри, сколько их погубилось… Спиваются, травятся, всякую гадость глотают. Наш, слава Богу, в этом не грешен. А сколько от сердца и от всего другого поумирало. Сама видишь, не старцев – молодых на кладбище везут и везут. Нам, старым, там уже и места нет. Они лишь с виду крепкие, эти мужики, хорохорятся. А душа, а сердце у них… Не в кузне деланное. Переживают. За детей, за семью. Они ведь – кормильцы. А нынче попробуй кормиться да семью держать, если работы нет. В Москву бежать, на заработки. Там таких – туча черная… Сколько пропало людей… Господи, Господи… А вы, слава Богу, устроились, жаловаться грех, – внушала мама Рая. – Но надо по-умному. Надо и передых себе давать. Понятно, что многого хочется: для себя, для детей. Но надо и поберечься. Не дай Бог и не приведи… Сама видишь и знаешь нынешнюю жизнь. Сплошные нервы. Потом плакать да локотки кусать. Спаси и помилуй нас… Хорошего мужа надо беречь, – твердо внушала она.