Осень в розыске - стр. 26
Кто-то спотыкается, кто-то падает, кто-то не успевает, кто-то на бегу подслушивает ваши мысли, ну не спешите, ну спрячьтесь от грозы где-нибудь под деревом, а что, так можно, да, да? – прячутся под деревьями в густом лесу, только не под самым высоким, добавляют ваши мысли не слушая вас.
Бежим – во весь опор, из галопа в карьер, вздымая копыта, слышим приближающийся гром и грохот, уже над нашими головами, скорее, скорее, скорее, вот уже огни дома мелькают на горизонте, он кажется бесконечно далеко, не на другой стороне поля, а через мириады и мириады световых лет…
Бежим – галопом, во весь опор – к распахнутой двери, мама встречает на пороге, все мамы встречают на пороге, удивленно смотрят на грозу, а это кто с вами, говорим – гроза.
Ой, какие вы молодцы, что грозу привели, говорит мама, а то мы уже всех собрали, всякой твари по паре, и солнце, и луну – а грозу не нашли, думали, она погибнет. Скорей, скорей, говорят мамы – и мы бежим в дом, и за нами захлопывается исполинская дверь толщиной с человеческий рост, и грозе пододвигают кресло у очага, наливают чашку чая. Снаружи уже грохочет, удар в сколько-то там мегатонн, выжженная земля под выжженным небом. Мама спрашивает у вас, а вы моих не видели, ну трое их, еще быстро бежать не могут, вы им что-то про лес и дерево говорили – и вы не знаете, что ответить…
Дети с северо-запада и дети на юго-восток
Что с моими детьми, спрашивают меня.
Что с моими детьми, спрашиваю я себя.
Почему мой старший сын летает только в одном направлении, с северо-запада на юго-восток, почему не сворачивает на север, на юг, на восток, на запад, почему летит только так.
Я не знаю, говорю я им.
Я не знаю, говорю я себе.
Почему мой младший сын летает только в одну сторону, с северо-востока на юго-запад, почему не летит на юг, на север, на запад, на восток.
Я не знаю, говорю я им.
Я не знаю, говорю я себе.
Почему я подхватил его – старшего сына – неумолимо падающего с небес, потому что так положено, подхватывать тех, кто падает, я знаю это, я видел это сотни раз, подхватывают падающих детей, чтобы снова поднимались в небо, расправляли крылья. Почему я называю его старшим сыном, разве так появляются сыновья, нет, они, конечно, летят по небу, и падают, и мы подхватываем их – но до этого бывает еще что-то, еще много чего, не бывает, чтобы вот так, сразу – падает с небес, и едва успеваешь стремительно подхватить падающее нечто.
Почему я подхватил его – младшего сына – неумолимо падающего с небес, при этом еще и пылающего, почему я подхватил его, обжигая свои крылья, беспомощно кувыркаясь с ним в облаках, подхватывая нечто пылающее, гаснущее в тумане.
Что с моими детьми, спрашивают меня.
Что с моими детьми, спрашиваю я себя.
Почему старший сын не говорит, спрашивают меня, почему не слышно его песни в туман облаков. И я не могу объяснить, что его песня слышна, но нужно прислушаться к таким высоким частотам, которые не может уловить даже самое чуткое наше ухо.
Почему младший сын не говорит, спрашивают меня, почему не звучит его песня в облачно-белом тумане.
И я не могу объяснить, что его голос звучит так, что неслышим для простых смертных, зато его голос уносится в бесконечные дали до самых звезд, – но кого это волнует среди крылоптиц.
Что с моими детьми, спрашивают меня.