Осень 1914 года. Схватка за Польшу - стр. 16
Резкая перемена довоенного планирования в изменившейся вследствие мероприятий Конрада реальности вынуждала русское командование импровизировать на ходу. Поэтому и писал А.А. Брусилов уже в ноябре: «…С начала войны я никак не мог узнать плана кампании… В чем же заключался наш новый план войны, представляло для меня полную тайну, которой не знал, по-видимому, и главнокомандующий фронтом»[11]. Деятельность фронтов зависела от стратегии Ставки, где лишь один генерал-квартирмейстер Ю.Н. Данилов мог вообще заниматься этим делом, и он был единственным высоким чином, кто целенаправленно готовился к занятию своей должности перед июлем 1914 года.
В свою очередь, главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта Н.В. Рузский, не заметив начавшейся перегруппировки германцев, продолжил медленное отступление тремя армиями (1, 2, 10‐я) перед двумя с половиной корпусами германцев, которые были оставлены здесь Гинденбургом в 8‐й армии. Причина тому – принцип сосредоточения сил, последовательно применяемый противником в ходе военных действий. Командарм-8 Р. фон Шуберт растянул свои войска на широком фронте, но единственный бывший в его распоряжении кадровый корпус (1‐й армейский) сосредоточил в районе городка Сувалки.
Ударами 1‐го армейского корпуса, усиленного двумя кавалерийскими бригадами, и одновременным давлением прочих войск по всему фронту немцы сумели внушить русской стороне мысль о примерном равенстве сил сторон. Со своей стороны, сумбур оперативной мысли в русских штабах только усиливал царившую после августовского поражения в Восточной Пруссии психологическую сумятицу. Главнокомандование фронта и армий предпринимало массовые перегруппировки, как правило, бесцельные и ненужные, выматывавшие силы войск еще до боев. Участник войны – эриванец – вспоминал о маршах первой половины сентября на подступах к Восточной Пруссии: «Мы две недели колесили по Сувалкской губернии, нигде не находя противника. Временами вдали гудел бой, видно было зарево, но мы никак не могли войти в соприкосновение с противником… Нас поднимали обыкновенно в четыре часа, полк выстраивался. Проходил час, два, три, мы все стояли и мокли под дождем. Как назло, стояла дождливая осень. Наконец, часам к восьми получали приказание о выступлении. Куда мы шли – не знали до ротных командиров включительно, хотя с уверенностью можно было сказать, что и штаб полка был осведомлен в этом направлении не лучше нас. Шли обыкновенно весь день… Когда начинало темнеть, нас останавливали около какой-нибудь деревни и опять чего-то ждали. Стояли, ждали, мокли. Часов в семь или восемь вечера отдавался приказ располагаться на ночлег, но хорошо, если в этой деревне, а то два раза оказывалось, что мы должны ночевать в деревне, которую прошли часа два тому назад. Делать было нечего – поворачивали обратно, часам к десяти приходили на место, а в четыре часа нас подымали вновь. С тех пор прошло уже много лет, но я еще ясно переживаю всю бестолочь походного движения того времени, бесцельно выматывавшего нервы и понижавшего боеспособность частей. Обидно было сознавать, что управляют нами неумелые и незаботливые руки»[12].
Лейб-гвардии Эриванский полк входил в состав 2‐го Кавказского корпуса П.И. Мищенко (Кавказская гренадерская дивизия). Этот корпус в начале сентября был переброшен с Кавказа на Северо-Западный фронт, приходивший в себя после поражения под Танненбергом. Отсюда и хаотичные метания войсковых соединений: все-таки двухнедельное движение близ линии фронта и без единой встречи с врагом – это слишком. В этом явлении крылось первое, пока еще до конца не осознанное последствие августовского уничтожения 2‐й армии А.В. Самсонова в Восточной Пруссии, – преувеличенное мнение о качестве германской военной машины, закономерно на определенном этапе перерастающее в своеобразную «германобоязнь» высшего русского генералитета.