Оружейный остров - стр. 16

Мы условились вечером поужинать в ресторане, что был в двадцати минутах ходьбы от гостевого дома. Чинта уже ждала меня, когда я за ней зашел, и, шагая по тихому Южному проспекту, сказала:

– Я прочла статью, закончила прямо перед твоим приходом.

– И что скажешь?

– Браво! Очень интересно. Ты, безусловно, прав насчет картофеля.

Насмешливая нотка в ее тоне подсказала, что будет продолжение. Я ждал.

– Мне понравился твой слог. Возникает образ археолога, исследующего глиняный черепок. Язык твой хорош и точен.

– Спасибо, – сказал я. – Твоя похвала дорогого стоит.

Мы проходили под фонарем, и Чинта озадаченно покосилась на меня.

– Так что, для тебя эта поэма сродни безжизненному обломку, который интересен лишь тем, что может быть датирован по своему углеродному составу?

– Наверное, так. Я же, в конце концов, не литературный критик.

– Знаешь, те зрители на вчерашнем представлении, они ведь тоже не критики. Но как они слушали! Судя по их лицам, для них легенда не мертва.

– В смысле?

– Видел бы ты, как они были поглощены действом! Почти все до единого! В Европе сейчас такого не увидишь. Если б кто-нибудь надумал инсценировать “Неистового Роланда”, на спектакль пришли бы несколько ученых критиков и профессоров. Но вот такую публику – простых людей, юных и старых, мужчин и женщин – постановка не привлекла бы. Подобную толпу соберет лишь кальчо, футбол. Но и там ты не увидишь столько женщин. Нет, для вчерашних зрителей поэма жива! Она о том, что происходит здесь и сейчас. Для них она реальнее жизни.

– А чего ты хочешь? – парировал я. – Эти, как ты выражаешься, простые люди невежественны. Кажется, Маркс сказал, что крестьяне подобны мешку с картошкой. Ничего удивительного, что в их жизни полно всяких богов, богинь и демонов.

Чинта опять глянула искоса.

– Ты в самом деле не любишь простой народ?

Обвинение в снобизме заставило меня ощетиниться.

– Ты глубоко заблуждаешься! Я придерживаюсь левых взглядов. В студенческие годы я общался с маоистами и всегда был солидарен с рабочими и крестьянами.

– Ну да, certo! – Чинта подавила смешок. – В Италии у меня много знакомых маоистов и их попутчиков, которые усиленно пекутся о желудке простого люда, но не о том, что у него в голове.

– Которая набита черт знает чем. Я горжусь тем, что я разумный, светский человек научного склада ума. Извини, если это не соответствует стереотипам об индусах, но я не религиозен, не верю в сверхъестественное и ни в коем разе не примкну к целому сонму суеверных мумбо-юмбо.

Чинта помолчала, затем негромко спросила:

– Если все так, почему ты используешь религиозные слова?

– Это какие же?

– Например, “суеверный” и “сверхъестественный”. – Чинта изобразила пальцами кавычки. – Разве ты не знаешь, что они пущены в обиход Святой инквизицией? Задачей инквизитора было выкорчевать “суеверие”, заменив его истинной верой. Именно он решал, что “естественно”, а что “сверхъестественно”. Когда ты говоришь о своем неверии в “сверхъестественное”, возникает противоречие, поскольку это означает, что ты не веришь и в “естественное”. Одно без другого не существует.

– Да ладно тебе, это же просто понятия, – сказал я досадливо.

– Да, ты прав. Однако мир состоит из понятий, а эти два восходят к семнадцатому веку, хоть ты и мнишь себя таким современным.