Оранжевая смута - стр. 77
– Замолвите словечко, Петр Пирамидонович. Я буду произносить речи в вашу честь, всегда, при любых обстоятельствах.
Курвамазин порылся в карманах, словно хотел извлечь презент, но нашел только пять гривен в боковом кармане, которые постеснялся предложить Пердушенко в качестве презента.
– Пся крев, – произнес Дьяволивский, тяжело поднимаясь с кресла.
– Ты о чем там бормочешь, скотина? – спросил Пердушенко. – Подождите, Юрий Анатольевич, – обратился он к Курвамазину, открывая потайной ящик стола и извлекая нечто вроде визитки. – Это вам талон на машину. Оплату произведете только за оформление, остальное – подарок за добросовестный труд на благо блока Вопиющенко и Пердушенко.
– А я? – с дрожью в голосе спросил Дьяволивский.
– А тебе вот! – сказал Пердушенко, тыча в зубы комбинацию из трех пальцев. – Ты выступаешь несколько путано, а в твоих глазах сверкает злоба на все человечество. Я сижу на заседаниях и думаю: дай такой скотине власть в руки, он всех бизнесменов перережет, а кишки вокруг дерева обмотает. Откуда у тебя столько ненависти ко всему?
– Пся крев! Москали нас оккупировали, отца посадили, тетку посадили, дядей пересажали, все они на Соловках свой славный путь закончили. Я у дальней родственницы воспитывался. А теперь я мщу и буду мстить, пока дышу, – оправдывался Дьяволивский.
– Ну, черт с тобой. Вот возьми, сходи с этой карточкой в спортивный магазин, там тебе выдадут велосипед… китайского производства, совершенно бесплатно, между прочим.
У Дьяволивского заблестели глаза; крупная слеза скатилась по правой щеке, которую он и не помышлял смахнуть. Втянув голову в плечи, он побрел к выходу несколько зигзагообразно, постоял у двери и еще раз произнес «пся крев» и только потом скрылся за дверью.
– Петр Пирамидонович, ну зачем вы так? – спросил Курвамазин. – Он со всей душой к вам, а вы…
– Он гадкий человек и к тому же он серьезно болен.
– Чем?
– Национализмом. Он – нацист, бандер. Мой отец воевал с ними после сорок пятого года. Что они делали? Днем работали на фабриках и заводах Львова, а вечером брали автомат в руки и шли убивать ни в чем не повинных людей. Жертвами становились в основном жены и дети советских офицеров. Отца поймали одним воскресным вечером, отвели в лес, сдирали с него кожу и живого рубили по частям, сначала руку, потом ногу, а голову в последнюю очередь. Львовяне считают себя щирыми украинцами, в чем я очень сомневаюсь. Мой отец тоже украинец из Винницы. Я молчу только потому, что этот «пся крев» нам сейчас нужен, а так я бы ему морду набил.
Курвамазин слушал и чесал бородку, явно находясь в замешательстве.
– Вы, Юрий Анатольевич, только не говорите ему ничего, – продолжил Пердушенко миролюбиво. – С ним уже ничего не сделаешь: он зомбирован. Это депутат Зомби. Мало кто знает об этом, но я знаю точно. Я и о тебе думаю по-разному, но никак до тебя не доберусь.
– О чем вы думаете, Петр Пирамидонович? Говорите, не стесняйтесь. Я лояльно отнесусь к любой вашей информации, уверяю вас, – сказал Курвамазин.
– Ты носишь русскую фамилию, а состоишь во фракции Вопиющенко, который, как известно, устремил свой мудрый взгляд на Запад, а это означает, что он повернут спиной к нашим братьям на Востоке, – не претворяешься ли ты? Скажи честно, здесь, кроме нас двоих, никого нет, а я обещаю тебе, что наш разговор за пределы этих стен не выйдет. Ты веришь мне? Да или нет?