Оранжевая комната - стр. 9
– Ты только не обижайся, но…
И дальше следовал перечень моих недостатков, которые, судя по ее менторскому тону, вполне сгодились на пороки. Если не вникать в подробности, а просто взвесить всю сумму обличительной информации, то оставалось только удивляться, как, такой ущербный во всем человек, как я, имеет право на жизнь.
Итак, пункт первый. Я совсем не умею одеваться. То есть мой стиль – это вызов общепринятым нормам.
– Кем, – спрашиваю, – принятых?
– Как! – возмущалась она. – Ты презираешь общественное мнение?
Общественное мнение я не призирала. Я его не учитывала. Поэтому могла эпатировать приличную, по ее словам публику, вылинявшими джинсами с дырой на колене, красным колпаком на голове и резиновыми сапогами. В театр я, конечно, так не экипировалась, но на дружескую вечеринку – запросто. Тогда она отводила меня в сторону, делала круглыми глаза и шептала:
– Немедленно переоденься! Ты привлекаешь внимание!
Я кокетливо пожимала плечами: именно внимания я и добивалась.
Второй пункт из списка моих пороков – невоспитанность. По ее мнению это выражалось в моем недовольном голосе на ее телефонный звонок. То, что эта невоспитанность проявлялась только по отношению к ней, она не знала. И не понимала, что нельзя назвать приятным человека, который старается занять в твоей жизни роль прокурора. Возражения она не принимала. Как и объяснения по поводу загруженности на работе. И далее следовала лекция про то, что ссылка на «очень занята» выглядит неучтиво. Занят по – своему каждый, продолжала она нудеть, и звонивший не может знать, на сколько, и что он, как минимум рассчитывает на беседу, а его резко прерывают и позднее даже не перезванивают. О том, что для меня уже подвиг – просто ответить на ее звонок, борясь с искушением нажать на сброс, не говорю. Иначе от ее голоса будет не отвязаться.
Но самым весомым моим недостатком в ее глазах была моя неаккуратность. Я не стирала коврик под дверью. Мыла посуду только горами. Не чистила на зиму сапоги. Не пылесосила книги. Не крахмалила носовые платки. И не умела все расставлять по своим местам.
– У тебя все валится из рук, – отчитывала она. – Так нельзя. Во всем должен быть порядок.
Я частично соглашалась. До тех пор, пока не побывала у нее дома. Жилище выглядело так, будто только что отъехавший грузовик опрокинул на пол полный кузов предметов интерьера, вперемешку с домашней утварью и личными вещами. Затем по ним проехался вездеход и после – асфальтоукладчик.
– Я привезла после похорон вещи своих родителей, а разобрать все руки не доходят, – погасила она мой вопросительный взгляд подробными объяснениями. – Выбросить не могу, каждая вещь – история.
Она сама была, как история. Тщательно отмытое и хорошо причесанное прошлое. Длинный, равнобедренным треугольником нос, нависал над тонкой линией губ. Подбородок и шея – с присобранными, как на одежде, складками. Щеки – два сдувшихся воздушных шарика. А глаза – как небрежные, с наклоном к ушам, порезы скальпелем. Яркими были только волосы. Иссиня-черные, с отливающим блеском, они закрывали ее плечи и развевались при ходьбе. За сохранившуюся стройность издалека ее можно было принять за женщину в самом соку. Однажды так и случилось.
– Женщина, можно с вами познакомиться? – Услышали мы вкрадчивый голос со спины.