Оранжевая комната - стр. 30

– Как? Твой же сын… – начала неуверенно Валентина. – Ты же рассказывала, как в прошлом месяце ему 40 лет отметили, в ресторан ходили. Как потеряла, за это время?

– Я потому и рассказываю, что не могу поверить, что его уже нет с нами 6 лет.

Ее яркие глаза стали влажными, а дыхание – хриплым и жестким. Губы задрожали, лоб стал белым. Я испугалась:

– Может, врача?

Она небрежно махнула рукой и брызнула в рот ингалятором. Через несколько секунд задышала ровно и свободно. И заговорила.

– Я никогда не говорю о нем в прошедшем времени. И рассказываю, будто он жив. Я так давно его не видела. Очень соскучилась.

Я не знала, что в таких случаях говорят. Выражать соболезнование было поздно, расспрашивать – глупо. Один выход – слушать.

– Лизка озлобилась, а я считаю – так нельзя. Люди вокруг не виноваты. Вот старалась ее поддержать, осекала ее, когда она на людей кидалась. Кажется, жизнь такая длинная, и все успеешь. А мой сын не успел. И уже не успеет. И Лизка не успела.

Она дернула головой, будто смахнула воспоминания и резко встала. Быстро собрала вещи, открыла окно, бросила на карниз хлебные крошки и на мгновение замерла, задумавшись. Потом накинула на плечо сумку, застегнула куртку, повязала платок – все – как в одном порыве.

Скорбь с ее лица сошла. Высохла, как капли дождя на солнце. И не оставила никаких следов. И я поняла, почему Тамара не могла молчать. Она заговаривала свою боль.

Я беру в руки свой мобильник, листаю телефонный справочник, нахожу самое короткое слово «дом», нажимаю на кнопку. За моей спиной, на тумбочке около телевизора взвизгивает домашний телефон. Наконец, я реанимировала его давно бездыханное тело. Комната наполняется звуками. Они растворяются в воздухе, повисают на люстре, свисают с обоев и настойчиво лезут в уши. Разгоняют по углам плотную, как вата, тишину. Если бы еще забыть, что этот звонок организовала я сама. Не получается. Мигающий экран мобильника выдает хитрую комбинацию. Я решаюсь выдержать эту мизансцену до конца. К одному уху приставляю трубку домашнего телефона, к другому – мобильник. Взволнованным голосом, будто меня застали при передаче секретных данных, шепчу:

– Привет!

– Привет! – вторит мобильник.

– Как у тебя дела? – продолжаю я диалог сама с собой.

– Как у тебя дела? – воспроизводит мобильник.

– Куда ты пропала, я по тебе так соскучился! – выкрикиваю и с отвращением кидаю обе трубки. Та, что с домашнего, плотно укладывается в отведенное ей место. Мобильник извещает об окончании разговора лаконично: «вызов завершен».

Нет, себя обмануть невозможно. Молчание телефона – яркий признак одиночества.

Одиночество. Это один очень. Очень один. Тишина выползает из-за углов и берет в кольцо. Нет сил держать эту круговую оборону. Отступаю. Из одной комнаты в другую, потом – в коридор, пячусь к входной двери. Глаза выхватывают из темноты повешенный на стене лик святого великомученика. Воздеваю глаза к иконе, осеняю себя крестным знамением, шепчу:

– Господи, пошли мне навстречу мужчину моей мечты. Пусть пойдет той же дорогой.

В ответ – ни звука. Внимательно всматриваюсь в аккуратно выведенные черты лица. Провожу пальцем под нарисованными глазами. Никаких признаков сострадания. Еще шире распахиваю глаза, впитываю его скорбный взгляд. Получилось! Божья благодать расплывается внутри приятным теплом. Воодушевленная Божьей помощью, решаю, первый, кто встретится, – моя судьба. Не отрывая взгляда от иконы, завожу руки за спину, нащупываю замок, открываю дверь и протискиваюсь в узкую щель.