Оранжевая комната - стр. 26
– Ну, начинай, девонька, свою историю жизни, – распорядилась Тамара. – Не нарушай наших традиций.
На самом деле никаких традиций в нашей палате не было, рассказывать о себе или нет – каждая из нас решала сама, но любопытству Тамары противостоять было трудно.
Надежда мельком глянула на себя в зеркало и пригладила рассыпанные по лбу мелкие кудряшки. Потом лениво обернулась и вяло сказала:
– У меня есть дочь, 31 год, сын – 25 лет, муж и любовник.
– Как по ГОСТу, – вмешалась я.
– А не стыдно в таком возрасте от мужа бегать? – Возмутилась Тамара.
– Да я с мужем не живу, – голос Надежды дрогнул смятением. – Мы с ним, как близкие родственники. Он живет на даче, а я – в московской квартире. Ничего плохого про него сказать не могу.
– А почему же тогда живете порознь?
Надежда нахмурилась, было видно, что разговоры о муже ее не радовали, но в женском коллективе без этого не обойтись, и она откликнулась на призыв соседки. Говорила тихо и равнодушно, задумывалась над каждой фразой, будто писала домашнее сочинение на скучную тему.
– Да разве это муж? Даже лампочку ввернуть не может. Да что там лампочка? Я сама сверлить научилась. Хотите, вас научу. Сначала дырку делаешь, потом дюбель вставляешь, а в него шуруп вкручиваешь. Но дело не в этом, секс ему не нужен, говорит, да хватит уже, все известно, что будет. Поест, поцелует в лобик и спать. Вот и пришлось искать любовника.
Здесь Надежда оживилась, голос стал тоньше и громче, глаза заблестели, а руки нырнули в волосы и взбили прическу.
– Ишь, еще в такие годы любовника нашла, – проворчала Тамара и шумно отвернулась к стенке.
Надежда будто не обратила внимания, продолжала говорить, но уже веселее и с удовольствием.
– Перебрала все варианты, у всех семьи, разводиться никто не собирается. Решила: тоже не буду разводиться. Как подумаю, сколько имущества нажили за 30 лет, становится страшно: как это все можно поделить? Вот и нашла такого, кому мой развод не нужен – женатого, и старше на 15 лет.
– А муж знает, что у вас любовник есть? – Спрашиваю.
– Конечно. Но ничего не говорит. Я, конечно, открыто не встречаюсь, но и конспирацию особо не соблюдаю. Как то увидел меня с ним, так даже не спросил, кто это. Сказал, предупреждай, если дома ночевать не будешь.
– Значит, любит! – Прокомментировала Тамара.
– Да, – задумчиво сказала Надежда.
Потом вдруг засуетилась, зашарила руками по сумке, встряхнула подушку.
– Дай мне позвонить, – дернула она меня. – Телефон забыла, я не надолго, минуты на две.
Вернулась она не скоро, вернула трубку и с вызовом сказала:
– У тебя там деньги закончились. Но ничего ведь, да?
На счете – действительно – ничего. Мне казалось, что в этом случае хотя бы извиняются.
Потом вышла из палаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Будто боялась, что я потребую от нее оплаты за разговор. Я подошла к окну: оттуда было видно, как Надежда усаживается в припаркованный у ворот клиники Лексус, и резко трогает с места.
– К любовнику, видать, – проворчала Тамара. – Ишь, как вспорхнула голубка, а еще на сердце жалуется.
Режим в клинике был свободный: после обеда разрешалось выходить за территорию. Главное, чтобы к восьми вечера все были на месте – в это время приходила дежурная медсестра и всех считала по головам. Нас это ограничение свободы не пугало, потому что пользовались ею в малых дозах – выходили погулять по городу или пройтись по магазинам, да и то – не каждый день, и возвращались самое позднее – к ужину, к 19.00. Надежда уходила после обеда и возвращалась в начале девятого. Запыхавшись, вбегала в палату и, озираясь, вскрикивала: