Опыт биографии. Невиновные - стр. 25
Помню, мы гуляли со Стэнами в Отдыхе. Живописная это, надо думать, была группа: отец с мамой, Стэн с огромной тростью, красавица Валерия в необыкновенном «заграничном» белом платье – оно так поразило тогда мое воображение, что запомнилось на всю жизнь. А может, запомнилось потому, что у нас в ту пору была собака – роскошная борзая по имени Фэб с длиннющей родословной; глупый, неученый, годовалый пес прыгал вокруг Валерии, а та смертельно боялась за свой ослепительный наряд.
Мы медленно шли по шоссе, лето кончалось, желтело, листья сыпались под ноги, за дачным поселком открылось поле, чуть не сплошь в васильках, а еще дальше – кромка леса и деревушка. И так это все было красиво: отец с мамой, Стэн с Валерией и блистательная борзая по имени Фэб…
Они пришли за отцом глубокой ночью 31 мая 1936 года. В этот день меня привозили с дачи искупать, потом увезли обратно, и мама рассказывала, что отец, обычно не обращавший на меня внимания, на сей раз долго смотрел в раскрытое окно, когда я, подпрыгивая, шел по двору к воротам, и сказал с неожиданной для него грустью: «Хорошо бы узнать, что из него вырастет…» Сестра сдавала последние экзамены в десятом классе, крепко спала, отец не захотел ее будить и уже у двери сказал: «Пусть Ида не отрекается от меня…» Мама рассказывала обо всем этом много раз, но я услышал ее первый рассказ еще тогда, а больше слушать не мог.
Мама вернулась поздно от своих сестер, отец уже спал. Она не успела лечь, когда позвонили, и сразу вошли человек пять в форме и комендант нашего дома в качестве понятого. «В чем дело?» – спросила мама. Был только тридцать шестой год, самое начало, да ей бы, думаю, и через два года не могло прийти в голову, что это может случиться с нами. «Где там ордер на обыск и арест?» – спросил один у другого, и, пока тот искал бумажку, мама повторила громко, чтоб отец услышал и приготовился: «Ордер на обыск и арест?!»
Он услышал. «Что такое? – закричал он. – У меня обыск?!»
Они быстро поняли, что обыск практически невозможен, если они хотят его взять в эту ночь. Кабинет и вся квартира были забиты книгами, стол завален рукописями, определенных инструкций на этот счет у них, видно, не было.
Все делалось только для соблюдения процедуры. «Как вы работаете при таком беспорядке?» – спросил один из них, сидя за отцовским столом, осторожно перекладывая бумаги, выдвигая ящики стола.
«Мучаюсь», – сказал отец. Но тот взялся за левый ящик стола, а мама знала, там пачка писем Рязанова из ссылки: старик и оттуда не стеснялся высказывать свои весьма нелестные суждения о происходящем. Мама увидела, как у отца блеснули глаза. «Может, ваш визит – счастливый случай, поможете разобраться, наведем порядок…» Военный задвинул открытый уже ящик и встал. «Надо кончать, – сказал он, – достаточно».
На столе лежала подготовленная к печати огромная рукопись второго тома «Марата», листов, наверно, тридцать пять – сорок. Это была, конечно, главная работа отца, и когда тридцать лет спустя, при переиздании, я внимательно читал первый том, то понял – он был всего лишь подготовкой, разбегом для тома второго. В общей сложности отец работал над этой книгой лет десять, подолгу сидел в Британском музее и парижских хранилищах. Думаю, там были материалы уникальные, соображения очень ценные, быть может, они еще что-то приоткрыли бы мне во внутреннем развитии отца, не столь уж и «личном».