Опоздавшие к смерти. Cобрание сочинений в 30 книгах. Книга 28 - стр. 33

Штерн поймал себя на мысли, что проверяет версию, достаточно нелепую и чрезвычайно маловероятную. В иное время он и думать бы в этом направлении не стал, настолько все выглядело искусственно и совершенно не в арабском стиле. Но этой русской Галии каким-то образом удалось размягчить ему мозги. Демонстрация скорее всего была спонтанной хотя бы потому, что в ШАБАКе о ней не знали и пограничный патруль не был предупрежден.

Обычно палестинцы реагируют мгновенно – заехал, скажем, в лагерь еврейский поселенец в кипе, это для них как красная тряпка. Могут, конечно, и не обратить внимания и даже дорогу показать, но чаще случается иное – машину окружают, водителя осыпают сначала оскорблениями, а потом, если он отвечает тем же, забрасывают камнями. До стрельбы дело доходит редко, но толпа должна дать выход своей отрицательной энергии, и тогда подростки выбегают на шоссе и швыряют камни в автобусы, а взрослые жгут израильские флаги, которых в лагере, видимо, запасено огромное количество.

Иногда демонстрации планируются заранее – даже за несколько дней, если речь идет о традиционных палестинских «праздниках» – Дне земли, например. Практически всегда в таких случаях в службе безопасности знают и время демонстрации, и место, и даже приблизительное число участников. У ШАБАКа в Шуафате, конечно, есть осведомители, Штерн никого из них не знал, не его это было дело. Собственно говоря, если принять версию Галии, то он должен был бы сплавить дело в ШАБАК и успокоиться. Проблема в том и состояла, что дело Штерн хотел оставить за собой и, следовательно, разговаривая с Пинхасом, должен был исхитриться и получить информацию, представив случившееся бытовым происшествием, по которому полиция ведет рутинное расследование по требованию убитой горем вдовы. И ничего больше. А там видно будет…

С Пинхасом Оферманом, следователем ШАБАКа, Штерн знаком был лет тридцать. Он уже и не помнил, познакомились они до Шестидневной войны или после. Кажется, все-таки после, Оферман тогда уже чуть прихрамывал после ранения. Или это всего лишь выверт памяти? Неважно. Штерна и Офермана связывала общность судеб – оба были неплохими следователями и обладали умеренным честолюбием вкупе с неумением (или нежеланием?) занимать командные должности. Штерн давно мог стать руководителем следственного отдела, а Оферман так и вовсе чуть ли не начальником ШАБАКа, но оба чувствовали – это не по ним. Сотрудники думали (это Штерн знал точно), что два приятеля просто не хватают звезд с неба, добросовестны, но не более того, потому их и не продвигают по службе. Есть ведь такие служаки, что до пенсии сидят в одном и том же кресле. Не всем становиться начальниками – это ясно.

К счастью, Пинхас оказался в своем кабинете и был даже относительно свободен – во всяком случае, не вел допроса и не общался с коллегами.

– Если эта информация не для меня, скажи сразу, и я не обижусь, – предупредил Штерн.

– А когда было иначе? – удивился Оферман. – О чем речь идет?

– Вчерашние беспорядки в Шуафате, – сказал Штерн. – Было ли о демонстрации известно заранее? Если да, то за сколько времени? И почему, в таком случае, пограничники не были предупреждены?

– Ицхак, – сказал Оферман с сожалением, – ты сегодня не в порядке. Что-нибудь случилось?