Операция «Остров Крым» - стр. 17
– Я не люблю мужчин с квадратной челюстью правосудия. Почему ты меня смешишь?
– Мне нравится, как ты смеешься. У тебя при этом так здорово колышется грудь. Заметь, я постепенно приближаюсь к своей стратегической цели. Ты уже сверху…
– Не дождешься!
– Посмотрим.
– Ты можешь думать о чем-нибудь другом?
– Конечно. На Восточном контрфорсе Лхоцзе есть лавиноопасный участок. Его можно обойти, но это – триста метров по вертикальной стене. Лазание на высоте – дело проблемное, и я думаю, что лучше…
– Замолчи, или я выщипаю твою бороденку по волоску.
– Что вам всем плохого сделала моя борода? Полковник Кронин сегодня назвал ее, цитирую, поганой чегеваровской бороденкой, конец цитаты. И велел сбрить.
– Она щекочет меня там. А где она щекочет полковника?
Арт поднял правую руку в жесте присяги.
– Клянусь, что нигде. По идее, у него должны быть претензии к усам Ставраки. Но на усы Ставраки он не покушался ни разу…
– Когда присягают, левую руку кладут на Евангелие. Или на сердце.
– Можно, я положу на твое сердце?
– Это не сердце.
– Я не виноват, что у вас так развиты молочные железы.
– Это все равно не сердце. Оно в нижнем квадранте. Здесь аорта.
– Туда не так приятно класть руку. И вообще, кто из нас зануда?
С ней было неописуемо хорошо. Даже когда плохо. Даже так: плохо рядом с ней было лучше, чем хорошо с другими женщинами, это просто Божье чудо – вот так найти человека, который тебе подходит, и не так подходит, как ложка вкладывается в другую такую же ложку, а вот как парус подходит к мачте или перо к бумаге.
(Это просто первая женщина, которая не сбежала, когда ты поставил этого, как его… Вигдора? Веспера?
Визбора, Гия. Сколько раз можно повторять. Визбора.)
Мысль о том, чтобы потерять ее сейчас, была почти физически болезненна. Он эту мысль пинками гнал, Тэмми уже спала, а он вел эту кошмарную борьбу и от усталости вырубился раньше, чем понял – победил или нет.
Проспать удалось часа четыре, спасибо и на том.
…Ну, вот мы и здесь – в стерильно-чистой, просторной, хоть конем гуляй, ванной комнате отеля «Шератон». Верещагин чувствовал себя гунном, по ошибке попавшим в римские термы. Сидит гунн на краю ванны и снимает острейшим двойным лезвием варварскую бороду, стремясь соответствовать окружающей обстановке. Сегодня по плану падение Рима. Ибо сквозь дверь, сквозь балконные двойные рамы слышится неумолчный басовитый гул, и варвар отлично понимает значение этого звука, опустившегося на сонный Севастополь с небес.
Сеанс добровольной пытки – протирание одеколоном после бритья. Из зеркала смотрит почти незнакомое худое лицо. Посмотрите на это лицо и скажите: способен ли его обладатель на что-либо выдающееся? Да полноте, господа, это же Арт Верещагин, звезд с неба не хватает, считает годы до отставки, пошел в армию ради университетской стипендии, а потом, как дурак, дал уговорить себя в офицерскую школу, соблазнившись курсом военной истории. Интеллигент и зануда, но лямку тянет исправно, солдатики и унтера считают его командиром не то чтобы очень хорошим – правильным. Стрелок хороший, в рукопашной не ахти, но удар держит неплохо, на том и выезжает. Такими исконно офицерскими развлечениями, как выпивка и карты, пренебрегает, и поэтому полезных контактов не завяжет и никогда карьеры не сделает. Хотя мог бы… Что с него взять – интеллигент, чудак. И мало ли что он там думает про воссоединение – а что он может? Что может один человек против огромной империи, с которой в единодушном порыве желает слиться маленькая нахальная республика, где он имел глупость родиться?