Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах - стр. 50

– С вами, мисс Какссон, я вовсе не разговариваю, – сказал поляк.

– Потрудитесь покинуть мой дом.

– Сейчас! Как же! Она приехала со мной и со мной же уедет!

«Боже! – подумала Пенелопа про себя. – Что я такое говорю! Если мы начали говорить таким образом, то чем же мы закончим?»

Фаберовский тоже чувствовал, что разговор идет не туда, и если не успокоить Пенелопу, то она, при подуськивании со стороны Какссон, непременно вцепится ему в глаза.

– Я не мог послать тебе телеграммы! – сдерживаясь, сказал он. – Там нет телеграфа!

– И где же такое место на земле, хотели бы мы знать, где нет телеграфа? – спросила Какссон.

– Я был в Якутске, это в самом центре Сибири.

– И что, в этом Якутске нет телеграфа? – Пенелопа решилась говорить как можно спокойнее, но бессовестная ложь Фаберовского привела ее в негодование.

– Нет, телеграф там отсутствует, потому что телеграфная линия доведена только до Омолоя.

Безупречно честные глаза Фаберовского и уверенный искренний тон поляка, которым он нес всю эту чушь, нервировали ее больше всего.

– Ну так съездил бы в этот Омолой, – сказала она.

– От Якутска до Омолоя как отсюда до Петербурга!

– Ну хорошо, там нет телеграфа, – согласилась Пенелопа. – А письмо ты послать мог?

– Кто бы мне разрешил послать оттуда тебе письмо! – взорвался Фаберовский. – А даже если бы и разрешили, то идет оно оттуда по полгода!

– Боже! Письмо идет полгода! – фыркнула Пенелопа, и картинно всплеснула руками. – Да за кого ты меня принимаешь, Стивен! Так я и поверила, что ты был в Сибири! И что там не было телеграфа, и что письмо идет оттуда полгода! Ты был на рудниках? Нет? Тогда чем же ты занимался там? Только не ври, ради Бога.

– Служил швейцаром в женской гимназии, – сказал Фаберовский и поник.

– Знаешь, Стивен, всю эту чушь про Сибирь ты можешь рассказывать моей мачехе. Эстер тебе поверит.

– Да, мистер Фейберовский, не следует держать нас за идиоток! – подхватила Какссон. – В наше время уже нет таких мест, где существует женская гимназия, но нет телеграфа!

– Курвины дочери!

Фаберовский в сердцах схватил медвежью шкуру, которую он приберегал на последний момент, сомневаясь, стоит ли ее предавать огню, и швырнул ее в костер, отчего сад сразу же заполнился вонью от паленой шерсти. Затем он вытер очки от пепла, налипшего на стекла, и, обойдя Пенелопу, пошел наверх, в комнату, служившую иногда спальней Эстер, где та скрывалась от домогательств доктора Смита.

Распахнув дверь, он увидел Батчелора, приникшего к стеклу.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он.

– Подслушиваю, сэр! – ответил Батчелор.

– Пойди отсюда вон!

Фаберовский подошел к кровати и скинул на пол белье, чтобы достать матрас мерзкого розового цвета с кружавчиками, который безмерно раздражал его. Под матрасом он увидел половинку листа бристольского картона, на которой свинцовым карандашом была поставлена в углу подпись Макхуэртера. Заинтересовавшись, поляк взял картонку в руки и на обратной стороне увидел фривольный рисунок тем же свинцовым карандашом, изображавший римского бога Приапа, мужичка с фаллообразной головой, держащего в руках корзину с фруктами и при этом совокупляющегося обоими своими членами сразу с двумя медведицами. В лице Приапа явственно проступали черты Артемия Ивановича, срисованные с той самой фотографии на Петергофском вокзале.