Операция «Булгаков» - стр. 24

Незнакомец не без большевистского юмора поинтересовался.

– Помню, вы отчаянно желали списать ваши прошлые контрреволюционные грешки на морскую стихию. Типер решили побороться с морозом?

Стараясь попасть зубом на зуб, я напомнил:

– Не вы ли советовали попробовать создать что-либо стоящее для грузчиков? Вот я, рассчитавшись с прошлым, приехал в Москву и даже работу нашел.

– Где, если не секрет?

– В Главполитпросвете.

Незнакомец хмыкнул.

– У Крупской, что ли? Неужели взяли?.. Темна бюрократическая водица. На какую должност?

– Секретарем литературной секции. Будьте уверены, я уже успел освоиться в вашей социалистической действительности и заранее обзавелся рекомендательным письмом из Владикавказского ревкома – товарищ, мол, перековался и сердцем принял пролетарскую революцию, что доказал сочинением пьес о победе трудового кавказского народа над местными кулаками и феодалами.

– Не слишком ли бистро перековался?

– Жить захочешь, поторопишься.

– Чем сейчас занимаетес?

– Изо всех сил помогаю бороться с голодом. Сочиняю частушки.

– Например?..

Я не поленился встать в позу и продекламировал:

– М-да, – посочувствовал незнакомец, – такие стихи можно писат, только обморозившись.

Пришлось признаться:

– Я никогда не писал стихов.

Была ночь, мороз, самое глухое время суток. Вокруг – городская пустыня, в которой едва теплились тела трех человек – точнее, двух, потому что третий, в пальто, за все время нашего разговора так и не выказал никакого человеческого интереса к морозу, к лунной ночи, к встрече двух, сумевших увильнуть от смерти современников. Возможно, выполняя служебное задание, ему не полагалось мерзнуть?

Или быть человеком.

– …беда без квартиры. Хотя бы какую-нибудь паршивую комнатешку советская власть мне выделила.

– А вы к советской власти обращались?

– Обращался. Не могу даже примерно припомнить, сколько раз ходил в домоуправление с просьбой прописать меня на совместное жительство.

Эта была настолько волнующая тема, что я не постеснялся выложить ему все – и про председателя домкома, толстого, окрашенного в самоварную краску человека в барашковой шапке и с барашковым же воротником. Он любил сидеть, растопырив локти и медными глазами изучая дыры на моем полушубке. Описал членов управления в барашковых шапках, окружавших своего предводителя».

«… – Пожалуйста, пропишите меня на совместное житье, – упрашивал я, – ведь хозяин комнаты ничего не имеет против, чтобы я жил в его комнате. Я очень тихий. Никому не буду мешать. Пьянствовать и стучать не буду…

– Нет, – отвечал председатель, – не пропишу. Вам не полагается жить в этом доме.

– Но где же мне жить? – спрашивал я. – Где? Нельзя мне жить на бульваре.

– Это меня не касается, – отвечал председатель, а его сообщники железными голосами кричали: – Вылетайте, как пробка!

– Я не пробка… я не пробка, – бормотал я в отчаянии, – куда же я вылечу? Я – человек».

«… – Отчаяние съело меня. Мои хождения продолжаются вторую неделю. Жену пристроил в медицинское общежитие, но и там ей покоя не дают. А сегодня ко мне явился какой-то хромой человек, в руках банка от керосина, и заявил, что, если я сегодня сам не уйду, завтра меня выведет милиция. Вот я и отправился на бульвар.