Опасный синдром - стр. 3
Единственное, что она представляла отчетливо – жизнь для нее закончилась, придется довольствоваться существованием, причем лишенным какого-либо смысла.
Оставшиеся годы она проведет распластавшись на шелковом белье в прекрасно меблированной спальне, пялясь в потолок и пуская слюни, иногда мыча что-то нечленораздельное. Несомненно, Джеф наймет лучшую сиделку, будет наведываться к Марии каждый день, чтобы пересказать за пять минут события своей бурной жизни, непременно чмокнув в щеку на прощанье. Люси будет печь так любимый Марией лаймовый пирог и кормить им с ложечки в каждый свой визит. Она станет для друзей обузой, обязательством, которое они возьмут на себя из чувства долга перед ней прежней. И даже догадываться не будут, что она всё та же, просто теперь заперта в тюрьме собственного беспомощного тела. Уж лучше умереть! Хотя Джеф бы с ней поспорил. Он бы сказал: «Не раскисай, Мышонок! Борись!». Знать бы зачем и будет ли толк от борьбы.
Пока Мария боролась лишь со своим непослушным языком, да и то безуспешно. Она повторяла снова и снова два вопроса, которые собиралась задать доктору. Только доктор не спешил возвращаться.
В закрашенное белой краской практически до самого верха окно заглянула темнота, сначала несмело, а потом набралась наглости в своем стремлении погрузить палату в кромешный мрак. Но ее планам не суждено было сбыться. Вероятно, сработал датчик, и загорелась длинная люминесцентная лампа над входной дверью. Холодный голубоватый свет нервировал Марию, к тому же лампа протяжно гудела, будто в палату залетел пчелиный рой.
Мария ненавидела больницы. В детстве она старалась болеть как можно реже или, если не получалось не заболеть, скрывала симптомы от взрослых. Но обмануть внимательную Кейтлин было непросто, а отец любил перестраховываться, потому избежать больниц у девочки не получалось. Днем в уютных палатах было еще терпимо, а по вечерам накатывала тоска. Мария подолгу застывала, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела на ночной город, чувствуя себя бесконечно одинокой. Она без разговоров отдала бы все свои игрушки, лишь бы оказаться в это мгновение дома.
От воспоминаний сердце сжалось, и в ту же секунду его обожгло так, будто оно попало в кастрюлю с раскаленным маслом. Жар распространился ниже, опалил легкие и захватил живот. Внутри бушевало пламя, а Мария не могла пошевелить ни единым пальцем. Всё, что у нее получалось – стонать и хрипеть – агония была мучительной. Совсем рядом, слева от кровати, маячила красная кнопка вызова персонала. Стоит протянуть руку – и помощь придет. Только протянуть руку… В глазах Марии застыли слезы бессилья. Она молила, чтобы кто-нибудь случайно вошел, а спустя несколько минут боль лишила ее возможности связно мыслить. Осталось единственное всепоглощающее желание, чтобы жизнь быстрее оборвалась, избавив ее от мучений.
Потом всё выгорело. Пожар не оставил после себя пепелища – только пустоту, разрастающуюся и свербящую, жаждущую поглощать. Пустота требовала от Марии решительных действий, звала куда-то, будто не могла смириться с тем, что та неподвижно лежит. Она тянула мышцы, выламывала скованные параличом члены, выкручивала суставы. Слезы оставляли на щеках Марии неровные дорожки. На стоны уже не было сил, а пытка всё продолжалась.