Опасный метод. Пять лекций по психоанализу - стр. 2

Зигмунд был первым и фактически, и юридически: он был любимчиком матери и отца, ему было позволено больше, чем всем остальным, то есть рос он в положении лидера, человека избранного, привилегированного, главного. Элизабет Рудинеско описывает это следующим образом: «У Фрейда, воспитанного в либеральном духе, в обществе, где действовала эндогамная система, а браки традиционно заключались по договору, при отце, годившемся ему в деды, при матери, которая могла бы выйти замуж за сводного брата, племянниках одного с ним возраста, было счастливое детство. Пять сестер его боготворили и в то же время считали его тираном. Он контролировал, что именно они читают, не выносил звуков пианино, мешавших учиться, и считал вполне нормальным, когда сестры собирались в общей комнате со свечой, тогда как сам он сидел совершенно один и жег масляную лампу»[3].

Задним числом можно отметить, что к посту лидера психоаналитического движения Фрейд готовился сильно загодя. Помимо всего перечисленного, исключительность «золотого Зиги», как величала его любящая мать, выражалась в том, что на его счет в семье рано было решено следующее: он не пойдет по стопам отца и деда, не будет делать торговой карьеры, но будет реализовывать себя на поприще познания. Так в итоге и получилось, хотя и не столь линейно и запросто, как представляли себе гордые родители.

На том пути, который был для него рано избран, Фрейд имел самые большие шансы на успех: его мало что интересовало помимо учебы, он не был охоч до типичных развлечений молодежи того (да и всякого) времени, к занятиям у него были нешуточные задатки – уже юношей он был первым учеником в классе, позже легко ориентировался в современной ему науке и не в меньшей мере в мировой культуре в целом, знал английский, французский, итальянский, испанский, чуть хуже – португальский, а также древнегреческий, латинский, древнееврейский языки, а сверху еще и идиш, – и, к слову об идише, привычный европейский антисемитизм тогда в Вене был слишком слаб, чтобы Фрейду в карьере хоть как-то могло помешать его еврейское происхождение (к тому же именно в медицине евреев было невероятно много)[4].

Юный Фрейд подумывал о занятиях философией, юриспруденцией, даже политикой – благо таланты позволяли ему любой выбор, однако остановился он именно на медицине, поступив в Венский университет, славившийся на всю просвещенную Европу своей естественно-научной подготовкой. Преподавал там, в частности, и Эрнст Вильгельм фон Брюкке, глава австрийской школы физиологии, который окажется одним из тех, кто сыграет в будущем становлении Фрейда немалую роль.

Будет нелишним при переходе к образованию Фрейда сказать несколько вводных слов касательно общей ситуации в медицине и, шире, в культуре, имевшей место в Европе, и в частности в Вене рубежа XIX–XX веков.

Наиболее характерной чертой венского модернизма той эпохи было редкое по интенсивности сотрудничество лучших представителей самых разных областей теории и практики: ученых, психологов, писателей, художников… Совсем рядом друг с другом – не просто территориально, но, скажем, духовно и коммуникативно – работали представители венской медицинской школы, австрийской экономической школы, венского кружка философии науки, венской школы в музыке, литературного движения «Молодая Вена». Однако, как отмечает Эрик Кандель, исследующий все эти богатые взаимосвязи венского модернизма, движущим началом, некоторым абсолютным истоком для всех них послужила именно революция естественных наук второй половины XIX века. Можно условно датировать это биологическое начало венского модернизма выходом труда Чарльза Дарвина «Происхождение видов» в 1859 году. Сформулировать суть этого биологического начала можно так: отныне понята и научно зафиксирована преобладающая роль инстинкта в человеческой (то есть животной) жизни; ключевую роль в поведении человека, понятого как животный вид, должна играть репродукция, сексуальность