Размер шрифта
-
+

Опасные видения - стр. 67

– А-а-а! – кричит Хьюга, срывает с фидошника шлем, седлает бедолагу и бьет по лбу объективом камеры. Поскольку прочная камера еще пишет, она шлет миллиардам зрителем весьма интригующую, хотя и головокружительную картинку. Половина кадра залита кровью, но не настолько, чтобы было не видно. А потом зрителей ждет очередная новаторская съемка, когда камера вновь, кувыркаясь, взлетает в воздух.

Это ей в спину сунул электродубинку болгани, отчего Хьюга застыла, а камера вырвалась из ее рук по высокой дуге. С болгани сцепился нынешний любовник Хьюги – они катаются по полу; дубинку подхватывает вествудский юнец и развлекается, гоняя взрослых, пока на него не налетает местный подросток.

– Бунт – опиум для народа, – стонет начальник полиции. Он вызывает все патрули и шлет запрос начальнику вествудской полиции, у кого своих забот полон рот.

Руник колотит себе в грудь и воет:


Господь, я существую! И не говори,
Как говорил Крейну, будто это
Не делает тебя обязанным предо мной.
Я человек; я уникален.
Я швырнул Хлеб в окно,
Нассал в Вино, выдернул пробку
Из дна Ковчега, срубил Древо
На растопку, а если б был Святой
Дух, я бы его освистал.
Но я знаю, что все это
Ни черта не значит,
Что ничто не значит ничего.
Что «есть» есть «есть», а «не» – не «не»,
Что роза это роза это,
Что мы здесь и не будем здесь,
И это все, что мы можем знать!

Рескинсон видит, что Чайб идет к нему, взвизгивает и пытается улизнуть. Чайб хватает полотно «Пса песней» и бьет Рескинсона по голове. Лускус в ужасе возмущается – не из-за вреда здоровью Рескинсона, а из-за целости картины. Чайб разворачивается и таранит Лускуса краем ее овала.


Земля вздымается, как тонущий корабль,
Ее хребет почти переломлен потоком
Экскрементов из небес и пучин,
Что Бог в своей страшной щедрости
Даровал, услышав крик Ахава:
Дерьмо собачье! Дерьмо собачье!
Рыдаю при мысли, что это Человек,
А это – его конец. Но погодите!
На гребне потопа – трехмачтовик
Старинного вида. «Летучий голландец»!
И вновь Ахав за штурвалом.
Смейтесь, Мойры, глумитесь, Норны!
Ибо я Ахав и я – Человек,
И хоть не пробить мне дыру
В стене Видимого,
Чтобы выхватить пригоршню Существующего,
Я все же буду бить.
И мы с моей командой не сдадимся,
Хоть палуба трещит под ногами
И мы тонем, растворяясь
Во всеобщих экскрементах.
В миг, что будет вечно
Гореть в Божьем оке, стоит Ахав
На фоне пылания Ориона:
Сжат кулак – кровавый фаллос,
Как Зевс, демонстрирующий итог
Кастрации своего отца Крона.
А затем он и вся команда
Ныряют сломя голову
За край света.
И как я слышал, до сих пор они
П
а
д
а
ю
т

Чайб превращен в дрожащую кучку разрядом электродубинки болгани. Приходя в себя, он слышит голос Дедули из передатчика в своей шляпе:

– Чайб, скорей! Аксипитер вломился в дом и пытается пробиться ко мне в комнату!

Чайб вскакивает и с боем проталкивается к выходу. Примчавшись к дому, он, запыхавшись, видит дверь в комнату Дедули открытой. В коридоре стоят налоговики и техники. Чайб врывается к Дедуле. Посреди комнаты стоит Аксипитер, бледный и дрожащий. Нервный камень. Он видит Чайба и отшатывается:

– Я не виноват. Мне пришлось вломиться. Только так я мог узнать наверняка. Я не виноват – я его не трогал.

У Чайба спирает дыхание. Он не может вымолвить ни слова. Присаживается и берет руку Дедули. На голубых губах того – слабая улыбка. Теперь он сбежал от Аксипитера раз и навсегда. В его руке – последняя страница его рукописи.

Страница 67