Опасные тайны - стр. 49
Наоми открыла глаза.
– Я не сдалась. Во всяком случае – не сразу. Я была Чедвик, а это очень много для меня значит. Но страх понемногу овладевал мной, дюйм за дюймом он полз вверх по позвоночнику и шевелил волосы на затылке. Этот страх можно заглушить, но отбросить – нет. И когда я вышла из этой серой комнаты с непрозрачным стеклом, я была очень испугана.
Наоми замолчала и перевела дыхание. Ей необходимо было успокоиться и напомнить себе, что все это в прошлом, что теперь все это просто неприятные воспоминания.
– И пока шел суд, пока газеты трубили об этом на каждом углу, пока люди пялились на меня, как на какую-нибудь диковинку, я боялась. Просто я не хотела этого показывать. Мне ненавистна была сама мысль о том, что все вокруг знают, насколько я испугана. А когда тебе велят встать, чтобы суд присяжных мог объявить приговор – твой приговор, – вот тогда страх уже не заглушишь. Он хватает тебя за горло и не дает дышать. Пока стоишь, можно притвориться спокойной, уверенной, потому что знаешь – все смотрят на тебя, но внутри… внутри тебя все трясется, словно фруктовое желе на тарелке. Когда объявляют «Виновна!», это звучит почти успокаивающе.
Наоми снова глубоко вздохнула.
– Так что сама видишь, у меня есть причины не стремиться к общению с полицией.
Она немного помолчала, очевидно не ожидая ответа.
– А знаешь, – сказала она неожиданно, – когда ты была маленькой, мы часто приходили сюда, именно на это место. Я подсаживала тебя на изгородь, и ты смотрела на жеребят. Они всегда тебе нравились.
– Мне очень жаль, но я не помню. – Келси неожиданно почувствовала, что ей действительно очень, очень жаль.
– Неважно. Видишь вон того, черненького? Ну, того, что греется на солнце. Будущий призовой чемпион. Я поняла это, как только он родился. Может оказаться, что он будет одним из лучших коней, которые когда-либо появлялись в «Трех ивах».
Келси взглянула на жеребенка с новым интересом в глазах. Разумеется, он был таким же очаровательным, как и остальные, но ее глаз не замечал решительно никаких признаков, по которым можно было бы судить о его выдающихся способностях.
– Откуда ты знаешь? – спросила она наконец.
– Это – в глазах. В его и в моих. Мы смотрим друг на друга и знаем, что так будет.
С этими словами Наоми навалилась грудью на изгородь и, глядя на поля и ощущая рядом присутствие дочери, на мгновение почувствовала себя почти счастливой.
Поздно вечером, когда дом затих и только ветер негромко постукивал ставнями, Наоми лежала в своей кровати, свернувшись клубочком рядом с Моисеем. Ей всегда нравилось, когда он приходил к ней. В этом было что-то надежное, постоянное. Как бы там ни было, но, прокрадываясь в его тесные комнаты над тренерской конторой, она чувствовала себя совершенно иначе.
Не то чтобы ей не нравилось у него. В первый раз – в их самый первый раз – она с замиранием сердца вошла в его комнату – совершенно неожиданно – и застала Моисея сидящим на кровати в трусах и с бутылкой пива в руке. На табуретке перед ним лежали племенные книги.
Теперь, гладя его грудь, она вспомнила, что соблазнить Моисея оказалось нелегко. Он оказался крепким орешком, однако глаза выдавали его с головой. Мо хотел ее, хотел ее всегда, с самого начала. Это Наоми потребовалось почти шестнадцать лет, чтобы понять, что и она хочет быть с ним.