Опаленные - стр. 31
Вдруг будто молния пронизывает мое сознание, я понимаю – это Фим! Мой мужчина сейчас истекает кровью! Силы будто утраиваются, я кричу на него и волоку, волоку по снегу…
То, что совсем недавно привело бы меня в состоянии паники – я накричала на самца – сейчас воспринимается нормой. Что угодно, лишь бы мой Фим жил! Что угодно!
Мои глаза раскрывается, и я вижу его. Живой! Живой, мой хороший! Я начинаю целовать его, ведь он жив. Совершенно не понимая, что делаю, глажу и целую такое родное лицо, а потом мозг как будто отключается – мощная волна захлестывает меня, и я уже совсем ничего не понимаю. Я будто плыву, качаясь на волнах сладостной радости. Внизу ощущается жар, я раздвигаю ноги, чтобы хоть немного охладить его, и уже почти чувствую его… там, но Фим останавливается.
Он не проникает в меня, видимо, взяв себя в руки. Взамен продолжает целовать и гладить, а я скольжу по его мокрому от пота телу, ощущая его и уже отчаянно желая почувствовать внутри, но тут мое сознание полностью отключается. Горячая волна будто приглушает все мои чувства, оставляя только Фима и то, что он со мной делает. Я содрогаюсь, не в силах выдержать, внизу ощущается почти боль, но такая сладкая… И тут он исторгается на меня, отчего ощущения только усиливаются. Я просто не понимаю происходящего.
– Пойдем в душ? – предлагает мне мой Фим, а затем… Он берет меня на руки, как будто знает, что я вряд ли могу сейчас ходить.
Я чувствую его желание… Как он сумел остановиться? Почему? Я же была готова!
– Почему? – только и могу спросить его, а мой мужчина прижимает меня к себе.
– Тебе больно будет, да и беременность… – объясняет Фим.
Я киваю – он прав, во всем прав, просто он не знает, что больно не будет. Самок перед Выбором лишают того, что останавливает проникновение. Я помню… Меня привязали к специальному креслу, заставляющему держать ноги раздвинутыми, а потом куратор взял железную продолговатую штуку и воткнул мне прямо туда. Это было больнее, чем их самое суровое наказание, даже кровь была. Я тогда очень сильно испугалась, даже дрожала потом.
Теперь я понимаю: так делают для того, чтобы не было больно при проникновении и ничто не мешало самцу, но, звезды, как же это подло… Теперь я знаю и это слово – «подлость». Нас лишают всего: имени, личного пространства и даже возможности стать единственной… Мы точно в лагере, потому что такое делали только в лагере.
Но Фим прав – беременеть сейчас нельзя. И по возрасту нельзя, и потому что мы в лагере. Что творили там с малышами, я видела. Ни за что не хочу такого рожденному мной, ни за что!
Фим уходит на занятия, оставив мне еды, а я сажусь и раздумываю о том, что с нами было, что мне приснилось и… что теперь делать? Ведь получается, мы действительно становимся разными людьми, получая не только опыт, но еще и знания. Теперь я знаю, что такое «ненависть», «подлость», «жалость»… Жалко, слово «любовь» понимаю не до конца. Но я знаю – подобное существует.
Нужно взять себя в руки, что мне с трудом, но удается.
Где могут быть скрытые проходы? В комнате Выбора? Не думаю, хотя та служительница откуда-то же появилась… надо думать, куда нужно ударить, чтобы… И тут я вспоминаю. «Красный дом» находился совсем недалеко от лагерных ворот. Тут нет газовой камеры, но крематорий есть – это конвертер и комната утилизации. А что, если она тоже находится совсем рядом с выходом?