Опалённые крылышки - стр. 25
Поэтому теперь я трачу на дорогу много времени, чтобы учить детей там, на другом конце города. Здоровых детей. Я ненавижу их всех. Их, рождённых у не пойми каких родителей, но здоровых! Но здоровых… Мою Ниночку никогда не возьмут ни в какую школу… Никогда…
Я нашла одну бабку по соседству. Я плачу этой старой карге почти половину моей зарплаты только за то, что она позволяет находиться моему ребёнку в её квартире. Я привожу к ней Ниночку, я приношу еду для Ниночки, чтобы бабка кормила её. Но мне кажется, что бабка сжирает всё сама… Я ненавижу эту бабку. Но. Я не могу, я не могу оставить своего ребёнка дома одного.
Ниночка боится оставаться одна. Она много чего боится. Боится купаться. Вымыть мою девочку огромная проблема. При виде воды, льющейся из душа, Ниночка начинает басовито кричать, всё громче и громче, захлёбываясь в истерике…
Да, она научилась кричать. И у неё хороший сильный голос. В папу. И да, его запои ни при чём. Ни при чём. «Раньше надо было о ребёнке думать», - сказали врачи. Раньше. Не тянуть до последнего. Последний вагон это не всегда нужный поезд… Раньше. Рань-ше…
Чем же я провинилась… Что же я сделала в своей жизни не так…
«Ты предаёшь любовь, Клавка. Эх ты… Ответишь ты ещё за это, ответишь…» - всплывают и всплывают в памяти слова, что сказал мне Митя когда-то. Чушь! Это чушь!
«Хоть бы ты, сучка проклятая, слезьми умылась!» - а это, это шептали мне вслед они, законные жёны военных ещё там, в военном городке. Как странно. Я никогда не разбирала, кто там что шепчет мне вслед. Мне казалось, это просто шелестит ветер…
Я не обращала никакого внимания на полные ненависти взгляды этих женщин, законных жён моих любовников. Я была уверена, что никто ничего не знает. Ведь всё это бывало всего лишь по одному разу…
И только сейчас, сейчас, когда слёзы мои больше не льются, потому что их больше нет, только сейчас я вдруг понимаю, что все, все до единого в этом военном городке прекрасно знали, почему в моих окнах иногда колеблется такой романтичный свет свечей. И для кого я покупаю сладкие заграничные духи и тонкие шёлковые пеньюары…
О… Они все всё знали! Они знали и истово ненавидели меня. Все. Все и каждая из этих жён военных. Потому что любой из их мужей мог стать моей очередной жертвой. И потом шептать в супружеской постели моё имя… Ааах… Что же мне делать, что…
17. глава 16
Клавдия
- Ятишь твою налево… - ошарашенно произносит мать, вырастая на моём пороге и во все глаза глядя на съёжившуюся Ниночку.
- Ятишь твою налево… - нараспев повторяет мать, прежде чем удариться в отчаянный плач.
Мать плачет и плачет, закрыв лицо руками. «А мы-то с отцом головы себе сломали, чего ты не едешь, внучку нашу не везёооошь, -причитает она, - а внучка-то нашаааа… Внучка-то у нас дурочкааа…»
Мать плачет и воем воет у меня в квартире, а я стою, опустив руки, смотрю на свою мать, на её простую старенькую одежду, на тяжёлые сумки с гостинцами, что бросила она на пороге. Потом я поворачиваюсь к своей дочке, Ниночке, обнимаю её крепко-крепко, глажу по голове, целую её бледные щёчки.
Только бы Ниночка не испугалась незнакомой бабушки, только бы не заплакала. Ниночка не плачет. Она робко и несмело высвобождается из моих объятий, тихонько подходит к матери и гладит ту по ноге.