Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений) - стр. 60
В своей онтологии Ницше всегда исходит из двойной перспективы становления и бытия. С одной стороны, мир для него – чистое становление, чистый переход, нарушение любых установленных границ, т. е. – трансгрессия: «это море бушующих сил и их потоков, вечно меняющееся, вечно возвращающееся, возвращающееся через огромное число лет приливом и отливом своих образов, перетекающее из самого простого в самое многообразное, из самого спокойного, застывшего, холодного – в самое раскаленное, дикое, противоречащее самому себе, а потом снова возвращающееся от полноты к простоте, от игры противоречий к наслаждению гармонией, утверждающее себя в этом подобии своих путей и лет, благословляющее себя как то, что должно вечно возвращаться, как становление, не ведающее насыщения, пресыщения, усталости».[231]В этих строках перед нами оживает Гераклит с его учением. Это мир как трансгрессия, «дионисийский мир вечного самосотворения, вечного саморазрушения».[232]
Важно учитывать, что такой мир не есть для Ницше «истинный» в метафизическом смысле – это не трансцендентное основание, не «вещь в себе» и не шопенгауэровская мировая воля. Этот дионисийский трансгрессивный мир имманентный и не имеет никакого отношения к метафизической потусторонности. Это не «другой», это «этот» мир, «наш» мир – и никакого другого для Ницше нет. Если использовать понятийный аппарат кантовской философии, то дионисийский мир трансгрессии – это такой же феноменальный мир, а не трансцендентный мир «вещей в себе». Непознаваемость не есть признак трансцендентности, непознаваемым может быть и имманентный, «феноменальный мир»: «противоположность этого феноменального мира – не «мир истинный», а бесформенный и не поддающийся формулированию мир хаоса ощущений, – иными словами, некий феноменальный мир другого рода, для нас «непознаваемый».[233] Никакой трансценденции – существует только «феноменальный мир», точнее то, что Кант называл феноменальным миром, поскольку при упразднении трансцендентного теряет смысл и понятие феноменального. Этот «феноменальный мир» не однороден, какие-то его части упорядочены и приведены в соответствие с нашей познавательной способностью, другие – нет. Эти хаотические, трансгрессивные пласты мира метафизика кантовского образца и определяла в качестве трансцендентного. Для Ницше это лишь часть нашего мира, поскольку никакого другого мира для него не существует. Подчеркнем это еще раз: не метафизическое основание, но срез существования.
Мир чистой трансгрессии, мир становления не пригоден для жизни и познания («Познание и становление исключают одно другое»).[234] Здесь необходимо сразу сделать оговорку: мир становления не пригоден только для определенных форм жизни и познания, для тех, что существовали и существуют до сих пор. Но весь пафос ницшевской философии состоит в том, что возможны иные формы жизни и познания (а также иные формы человека и культуры). Уровень власти, ее ступени и иерархия ценностей как раз и определяются той степенью трансгрессии, которую могут включить в себя жизнь и познание. Жизни и познанию требуется иллюзия бытия и сущего, бытие и сущее как необходимые условия, перспективы жизни и познания. Так мы приходим к другой перспективе онтологии Ницше: к перспективе бытия как необходимой иллюзии. Степень этой потребности в иллюзии различается в зависимости от того, на какой ступени воли к власти находятся жизнь и познание. На низших ступенях эта потребность максимальна, вплоть до установки на полное исключение и подавление трансгрессии: метафизика и религия как перспективы, утверждающие вечный и неизменный мир «высших» ценностей, элиминируют трансгрессию из пространства бытия. В искусстве, которое представляет собой более высокую ступень воли к власти, конституирование перспектив бытия и сущего уже освобождается от метафизического принуждения к абсолютной истине. Искусство уже допускает некоторый объем трансгрессии в бытие: «Воля к видимости, иллюзии, обманчивости, к становлению и изменению почитается здесь за более глубокую и изначальную, более «метафизичную», нежели воля к истине, к действительности, к бытию: последнее само – не более чем форма воли к иллюзии».