Он не отпустит - стр. 57
Мне нужно знать поименно тех, кто ее касался. Мне нужно знать, с кем она общается, с кем здоровается, о чем разговаривает, чем делится, кому улыбается. Постоянно представляю, что Слава познакомится с кем-то, кто покажется ей интересным, и я ее потеряю. Приеду в театр, и выяснится — она ушла. С каким-нибудь уродом. А затем придет за вещами, и скажет, что я заебон, и на этом все.
И сцена. Сцена, мать ее. Слава будет танцевать полуголая, и все будут смотреть на нее. Представляю ее на сцене, себя в зрительном зале среди всех этих мужиков-интеллектуалов, и хочу тупо все это запретить. Нехер. Сердце мощно качает кровь, не справляется, и стучит бешено.
Я не хочу, чтобы Слава репетировала. Не хочу, чтобы она была на сцене. Чтобы общалась с теми, кого я не знаю. Хочу, чтобы дома была, чтобы я всегда знал, где она и чем занята. Хочу, чтобы Слава делала то, что я одобрю. Меня даже врач бесит, которого я сам же и нашел — он к ней прикасается, блядь!
— Ты чего смеешься?
— Ничего, — оборвал свой нервический маньячный смех.
Я гребаный псих, потому и смеюсь.
Оказывается, что бороться с кем-то намного легче, чем с самим собой. Но дал обещание Славе, что не стану контролировать и бросаться запретами, так нужно исполнять. Даже если меня мои мысли доведут до психбольницы или инсульта.
Мы вышли из машины, я остановился и закурил. Слава не поднялась в квартиру, встала со мной рядом. Не любит курение, в квартире строго-настрого запретила дымить, да я бы и не стал ей здоровье гробить пассивным курением, хватает и того, что свои легкие убиваю. Но Слава частенько выходит со мной на балкон, становится против ветра, пока я курю, и также молча возвращается домой. И мне это нравится. Вот и сейчас стоит, голову задрала и смотрит на питерское небо из двора-колодца, а я выпускаю дым.
— Большая Медведица, — зачем-то ткнул пальцем в небо. — Красиво?
— Это не Большая Медведица, — расхохоталась Слава. — Но попытка засчитана.
— Думал сказать, что подарю тебе Луну, но ее из этого двора не видно, — выкинул окурок, но в дом идти не хочется. Прижал Славу к себе. — Хотела бы такое от меня услышать?
— От тебя я таких слов не представляю. Это что-то из разряда «вашей маме зять не нужен?»
— И о чем же ты тогда думала, вглядываясь в небо? — прошептал, прикусив ушко, выглянувшее из-под шапки.
Сдохну без нее. Вот же засела в моем сердце!
— О чем я думала? О том, что темнота — друг молодежи.
— И в темноте не видно рожи?
— Типа того, — снова тихо и беззаботно рассмеялась Слава. — Хреновый из меня романтик.
— Не хренкай мне тут. Ругаться можно мне.
— Ах, пардоньте, сударь.
— Пардоню. И, кстати, про молодежь — это ты у нас молодежь. Я — давно уже нет.
— Вообще-то, по новым данным, молодежь — люди до сорока четырех лет, если я не ошибаюсь, — заспорила Слава. — Некоторые с внуками уже нянчатся, и все еще молодежь.
— Эту хрень придумали британские ученые? Они вечно что-то подобное вещают, — поцеловал ее в аппетитные губки.
Иногда я себя ненавижу. Как можно так повернуться на другом человеке? Как, блядь? Крови общей у нас нет, чужие, знаю Славу мало, но запал. Она красивая, очень красивая, и милая, и обаятельная, и сексуальная. Но ведь видел я женщин красивее, милее, и в постели они выделывали то, от чего Слава краснеет, а иногда и отказывается пробовать. Но на них просто член вставал в нужный момент, а её люблю. И, зная самого себя, отчетливо понимаю — любить буду всегда.