Он не отпустит - стр. 38
Но вышло то, что вышло.
— Да, я отец ребенка Славы. Мы можем поговорить?
— Я для этого тебя и пригласил в дом. Может, ты даже сможешь мне объяснить, что происходит с моей дочерью все эти месяцы, а то я уже устал теряться в догадках, — папа кивнул в сторону кухни, куда пропустил сначала маму. А вот перед нашими с братом носами он дверь захлопнул со словами: — В комнату. Оба!
Я успела лишь бросить на Игната полный предостережения взгляд. Надеюсь, он хоть немного чувствует вину передо мной, и не расскажет ничего маме с папой.
Не нужно им знать.
— Идем, — Юра приобнял меня, и повел в мою спальню. — Слав, ты так смешно ходишь. Как пингвин.
— Я бы посмотрела на тебя, как бы ты ходил с огромным животом, — проворчала на брата.
— Может, и посмотришь. Вот отращу к сорока пивное пузо, и проверим.
— Дурной, — хихикнула я.
Мы зашли в мою комнату. Колыбельку уже собрали, взглянула на нее, и снова не по себе стало. Папа и мама так ждут малышку, мне даже странно.
— Что странно?
— Я вслух это сказала? — подняла на брата глаза, и вздохнула. — Черт, совсем двинулась я в последнее время.
— Так что тебе странно?
— Что папа не орал на меня, — призналась. — Я же когда домой приехала, долго не говорила про ребенка. Только когда дальше скрывать стало невозможно, и мама начала приглядываться ко мне — тогда и сказала. Думала, папа меня убьет. Или из дома вышвырнет. Или на аборт потащит.
Может, если бы папа настоял на аборте, я бы не сильно сопротивлялась. Я ведь думала на эту тему, долго думала, размышляла, взвешивала. И каждую ночь решалась, что вот, завтра точно пойду в клинику. Но утром я вставала, и понимала — нет. Пройдет время, я привыкну, смирюсь, полюблю…
… не полюбила.
— Да, батя у нас строгий, но не отбитый ведь. Он больше всех радуется, — Юра осторожно прикоснулся к моему животу, готовый убрать руку в любой момент.
Помню, как он в первый раз мой живот трогал — надавил, потер так, как пятку трут. Думала, прибью любимого братца.
— Так это — отец твоей дочки? Ты от нас съедешь к нему? — Юра стер с губ шутовскую улыбку. — Помирились?
Сердце забилось быстрее, нервознее. От паники ладони увлажнились, и под сердцем тревожно толкнулась дочь. Мне в укор. Но я должна сказать хоть кому-то, должна предпринять что-то и для себя, и для нее.
Игнат мог быть жестоким ко мне, но дочь не обидит, я знаю. Любить будет, баловать. А я лишь притворяться смогу. Разве это справедливо по отношению к дочери?
— Мы не помирились. Он узнал, что я беременна, и приехал. Юр, — я, задыхаясь и кусая губы взглянула на брата, — я откажусь от неё. Отдам Игнату.
— Что ты несешь?
— Он говорит, что на такое не пойдет, и не станет отбирать у меня дочь, но он ведь и не отберет. Я сама отдам. Только маму и папу нужно подготовить, и…
— Что ты такое говоришь? — рявкнул Юра.
— … и как-то объяснить им, донести, что ребенку лучше с родителем, чем даже с самыми замечательными бабушкой и дедушкой, — говорила я, и не могла остановиться. — И гораздо лучше, чем с матерью, которая… которая…
— Которая что?
— Которая не любит. Не люблю я её. И колыбель эта, вещи, чепчики, пеленки… смотрю на них, и я просто в ужасе. Задыхаюсь, понимаешь?
Брат опустился на пол, сел у меня в ногах. В глазах то, что я и думала — шок.
Папа с мамой тоже будут от меня в ужасе, но как-то нужно донести до них то, что я чувствую. Объяснить. Но не говорить всей правды. Это вообще выполнимая задача?