Он и она - стр. 5
Размечтавшийся Мидас, оберегавший доселе собственные руки от неясных последствий возможного прикосновения, чтобы не вылететь из седла, уперся оными в холку гнедого. Бедное животное в тот же миг обернулось слитком золота весьма внушительного размера.
Пораженный произведенным эффектом, царь-алхимик возопил: «О, Боги, это правда», – и, спрыгнув с блистающего на солнце «памятника», начал возбужденно бегать вокруг, проявляя прыть, совершенно не подобающую его положению в обществе. Мидас ощупывал золоченый конский волос, тер утратившие привычную черноту теперь желтые глаза гнедого и даже покусал голень – удостовериться, что драгоценный металл, произведенный им в одно касание, настоящий и высшего качества. Нищенка стояла в стороне, терпеливо дожидаясь, когда царственная особа наиграется со своим дорогостоящим творением и обратит внимание на нее.
Бурных восторгов Мидаса хватило на четверть часа, после чего немного успокоившийся господин ткнул пальцем в сухую ветку, лежащую под ногами, та сразу же пожелтела и, соответственно, взлетела, даже все еще находясь внизу, в цене. Затем, довольный собой, он обернулся к женщине:
– Своим необдуманным появлением ты могла покалечить или даже убить меня, но, хвала Зевсу, все обошлось. В честь моего чудесного спасения я дарую тебе эту золотую ветвь, иди и прославляй великого Мидаса.
– В пору не славить, а оплакивать беднягу, – еле слышно пролепетала нищенка, с состраданием поглядывая на царскую особу, продолжающую наглаживать свое первое детище.
Мидас, занятый подсчетом нынешней стоимости коня, не расслышал слов, но взгляд незнакомки ему не понравился:
– Что-то не так? – в голосе прозвучали нотки неприкрытого раздражения.
Странная женщина закатила глаза и монотонно задекламировала:
– Ничто не скроется от глаз людских: ни пути твои, сплошь в позолоте; ни вещи, которых коснешься; ни яства, коими не сможешь насладиться; ни женщины, чьи ласки захочешь купить; ни мужи, коих велишь казнить; ибо на всем останутся следы золота, и чем больше станет его в мире, тем меньше начнут давать за него на базаре, пока не обесценится дар Мидаса окончательно.
После этих слов нищенка обессиленно опустилась на землю. Царь потянулся было помочь встать «оракулу в юбках», но вовремя одернул руку, не хватало еще оборотить в безжизненную статую интересную, кто бы мог подумать, собеседницу.
– Не зависть ли расцветает черным трилистником? – Мидас подождал, пока незнакомка придет в себя. – Всякая женщина носит под сердцем этот цветок и дает ему вольную волю, когда заглядывает в соседские окна, зрит на сопернице шелка или находит в отражении лица своего изъян, коего нет у другой. Вот и ты, поемши не помнишь когда, да и то черствой корки, и запивши ее сырой водой и едва прикрыв лохмотьями нагие телеса свои за неимением одежд и украшений, встретив Царя Мидаса, и без того имеющего все, а ныне одним пальцем способного обратить во злато чего пожелает, взрастила в себе зависть, но дабы сокрыть споры ее змеевидные и ядовитые, ведаешь мне о том, чего нет и быть не может.
Нищенка, не собиравшаяся подниматься с земли, глядя на Мидаса снизу вверх, усмехнулась:
– Недаром Аполлон наградил тебя ослиными ушами.
Царь вспыхнул и посильнее надвинул на виски расшитый каменьями головной убор, который тут же стал золотым и невероятно тяжелым. Мидас в бешенстве скинул его с головы, и великолепные мохнатые уши «благородного» животного, радостно расправившись, явились взору его собеседницы.