Окрась все в черный - стр. 12
– С ребенком?
– Да. Где ребенок?
– Не знаю.
Я повернулся к нему, он странно, растерянно-зловеще улыбался. Мне не понравилась его улыбка. И не понравилось что-то еще в его лице. Мы смотрели друг на друга в упор и проникались обоюдной враждой и каким-то нездоровым, извращенным любопытством: он всматривался в лицо убийцы, я узнавал в его лице то, другое, очень похожее лицо – мертвое лицо. И ждал, что вот сейчас раздастся звонок – пожалует новый гость, – я уже догадался, кем он окажется – одним из тех… оставшихся троих. И очень надеялся, что ошибся, больше никто не придет. Но звонок прозвучал, ужасно громко и резко – мне показалось, гораздо громче, чем когда звонил Станислав. Он вздрогнул, схватил меня за руку, взгляд его совершенно изменился – теперь это был растерянный, испуганный человек, и смотрел он на меня словно ища поддержки. Ну да, все правильно. Станислав обвинил меня в убийстве, но я-то не признался, не подтвердил его обвинения, значит, теперь могу в свою очередь обвинить его перед тем, кто пришел. Теперь мы на равных, мы стали сообщниками.
– Не будем открывать, – испуганно прошептал он и посмотрел с откровенной мольбой.
– Бесполезно. Он все равно войдет. Или она.
– Она? – Он дернулся. – Кто она?
– Пожилая или молодая. Осталось две женщины.
Станислав, кажется, не понял, но не стал переспрашивать – он отчаянно боялся.
В дверь постучали, дверь заходила ходуном – и медленно поползла на нас.
– Я же говорил – бесполезно. Так всегда: сначала звонят, а не откроют – начинают стучать.
Да, это была женщина. Пожилая. Та самая. Я ее еще плохо рассмотрел, но все равно понял, что надеяться не на что – это она. Пожилая и полная. В руке у нее был букет ромашек. Она вошла робко и снова постучала, хотя уже была в квартире и увидела нас.
– Здравствуйте. – Женщина застенчиво улыбнулась. – Я – Нина Витальевна Шмелева.
Мы ей ничего не ответили, женщина окончательно смутилась.
– А… где Инга?
– Там! – брякнул Станислав и указал на дверь комнаты. – Только она плохо себя чувствует, – нашелся он все-таки. – День рождения, кажется, отменяется.
– Отменяется? – расстроилась женщина. – Но я могу взглянуть на малыша?
Станислав посмотрел на меня, я пожал плечами.
– Боюсь, что это невозможно.
– Почему? – Казалось, что женщина вот-вот заплачет. – Мне бы все-таки хотелось поговорить с хозяйкой. Инга обещала… – жалобно пробормотала она, и вдруг настроение у нее резко изменилось, она враждебно посмотрела на нас, как на препятствие своей неведомой удаче, и, решительно нас оттолкнув, прошла в комнату. Мы ничего не успели предпринять, потому что все произошло неожиданно. – Нет, пусть она мне сама скажет. Или откажет, если на то пошло, – проговорила она уже в комнате – вероятно, для Инги, – на секунду замолчала и разразилась жутким криком.
Станислав бросился к ней, я остался в коридоре поджидать оставшихся гостей.
Следующим был мужчина. Анатолий Бекетов, таково было его «мирское» имя. Фотограф. В этом качестве его и пригласили на день рождения ребенка. Я не стал дожидаться прохождения всех этапов, открыл сразу, после первого звонка. Морочить неправдоподобными отговорками о болезни хозяйки, когда из комнаты неслись такие недвусмысленные крики и причитания, тоже не посчитал нужным. Потому сразу ввел в курс дела: хозяйка мертва, ребенок исчез, милицию мы еще не вызвали. И пока рассказывал, не отрываясь, следил за его лицом – оно постепенно менялось: от важного, полного собственного достоинства «господина» под конец истории не осталось и следа, лицо превратилось в то самое, только пока живое. Я ясно слышал его плач, постыдный для такого взрослого мужчины, слышал, как он хрипло дышит простуженным носом. Женщина в комнате продолжала причитать – как странно! – что-то о своем невезении. Сквозь всхлипы я отчетливо слышал ее кашель. У меня кружилась голова, но я не мог испугаться. Мои мертвецы восстали с моей картины, но я не мог испугаться. Или это не я не мог, а художник?