Окопная правда войны. О чем принято молчать - стр. 39
Народный артист России Георгий Александрович Юматов в 1941 г. поступил в Московскую объединенную школу ВМФ. Ему было пятнадцать. Со школьных лет москвич Юматов мечтал стать моряком, достаточно серьезно занимался спортом. И вот он в школе юнг, где сотни мальчишек с великим удовольствием постигали азы армейской службы в напряженной учебе, учебных вахтах, нарядах и караулах.
Среди морских специальностей Георгий Александрович выбрал специальность сигнальщика. И не только потому, что курс обучения там был короче.
«Я пошел в сигнальщики не случайно, – рассказывал он своему однокашнику, – мне казалось, что их работа на корабле – одна из самых важных. Сигнальщик – глаза и уши командира, и даже когда от пуль и снарядов не было спасения, стоял на мостике, ты должен видеть все на море и на суше…»
Георгий Александрович буквально рвался на фронт. Куда попал уже в 1942 г. шестнадцатилетним юнгой. Был рулевым-сигнальщиком на бронекатерах Азовской, а затем и Дунайской флотилий. Участвовал в Малоземельском, Евпаторийском десантах, в штурме Измаила, во взятии Будапешта, Бухареста и Вены.
Неоднократно раненный и контуженный, он был точно заговоренный. В одном бою их корабельная собака, испугавшись обстрела, прыгнула за борт. Георгий бросился за ней. В это время его торпедный катер разнесло снарядом в щепки. И он остался жив.
Была в военной биографии великого артиста-самородка и рукопашная за Венский мост, где погибли более 2000 моряков-десантников. При этом Георгий Александрович ни разу не сошел на берег, не побывал в госпитале, предпочитая лечиться на кораблях.
Медаль Ушакова, которой он был награжден 25 ноября 1944 г. Приказом по Керченской бригаде кораблей за № 05, стала самой значимой для него наградой из всех заслуженных на фронте.
Демобилизовавшись в июле 1945 г., матрос Юматов совершенно при фантастических обстоятельствах стал актером. И в 1949 г. служил в Государственном театре киноактера.
Булат Шалвович Окуджава ушел на фронт семнадцатилетним добровольцем в апреле 1942 г. В Кахетии, где базировался 10-й отдельный запасной минометный дивизион, таких, как он, мальчишек встретили неприветливо. Они ходили в своем домашнем, не принимали присягу, потому что не было обмундирования. «А потом нам выдали шапки альпийских стрелков, и мы, обносившиеся, босиком, в этих альпийских широкополых шляпах, запевая и ударяя босыми ногами в грязь, ходили строем, – рассказывал Булат Шалвович. – Однажды нас вдруг подняли. Повезли в баню и после помывки выдали новую форму. Привезли нас, чистеньких, в Дом офицеров в Тбилиси».
Правда, после многочасового митинга и художественной самодеятельности Окуджаву и его товарищей отправили не на фронт, а под Тбилиси. Он вспоминал: «Там мы изучали искусство пользования ручной гранатой. Раздали гранаты и предупредили, что если сунуть неудачно капсулу внутрь, то тут же взрыв, и все. Гранаты заставляли на пояс прицепить, капсулы отдельно, и с этим добром велели лечь спать. Мы ложились медленно, стараясь не дышать. Ночь была страшная. Полный ужас. Утром смотрим: стоят новенькие американские “студебеккеры”, наши минометы прицеплены к ним. По машинам! Скорее, скорее. Эшелоны стоят. Погрузка. Начинаем грузить каждый свой миномет». А дальше фронтовые скитания: «Это была отдельная минометная батарея, которая придавалась разным частям. Вот мы едем-едем, нас должны придать такому-то полку. Приезжаем, оказывается там уже батарея есть. Потом несколько дней ждем, потом нас отправляют в другое место. Опять эшелон, опять придают какому-то полку. Придали, оказывается у нас нет довольствия. Все жрут, а нам есть нечего. Что делать? И командир нам как-то говорит, что надо самим еду доставать. Мы по парам разделились и пошли по разным кубанским селам просить милостыню. Кто что давал, все в общий мешок приносили. В казарме все это раскладывали на одинаковые кучки. Потом один отворачивался: “Кому?” – “Тому”. Так раздавали. И командиры питались, и мы.