Около кота - стр. 41
Интересно мне стало, что после господин Алаю скажет? Я бы на его месте ничего говорить не стал. Мало ли на свете выживших из ума старух?
Господин из кресла поднялся, к тётке этой подошёл, поклонился в пояс и в руку чмокнул. Рука-то в перчатке была – видать, не так противно.
– Сударыня! – сказал. – Прошу нижайше извинить меня за грубость моего слуги. Разумеется, я сегодня же его строжайше накажу! В этом не может быть ни малейшего сомнения. Но осмелюсь всё же поинтересоваться вашим благородным именем. Облик ваш мне незнаком, и мнится мне, что вы не из столицы.
– Истинно так! – проскрипела эта грымза. Прошу прощения, благородная госпожа. Только когда вы дальше дослушаете, тоже грымзой сочтёте. – Серьёзнейшие обстоятельства вынудили меня приехать из восточных провинций в стольный град. Мне вас рекомендовали… Вы, говорят, способны с любым делом управиться, а плату берёте умеренную.
– Ну, это не совсем соответствует истине, – господин чуть улыбнулся, и поди пойми, что он имел в виду: то ли про любое дело, то ли про умеренную плату. – Но верно ли я понимаю, что вы путешествуете инкогнито и не хотите открыть тайну даже мне?
– Незачем вам имя моё знать, – проворчала эта вроде как благородная госпожа. – Дело-то у меня к вам щепетильное, и хотя сейчас не Старый Порядок, но и молва ни к чему.
– Ну что ж, – вежливо произнёс господин, – прошу вас, присаживайтесь в кресло. Коли тайна имени столь важна для вас, то не смею допытываться. Но верна ли моя догадка, что вы женщина вполне состоятельная и способны оплачивать услуги соответствующего рода?
– Да уж договоримся, – буркнула она. – И прикажите подать вина!
Господин дёрнул шнурок, звякнул колокольчик и в кабинет вбежал Алай. Я так понял, что он где-то совсем рядом был, может, за дверью подслушивал, потому что тут же бухнулся на колени, причём сперва перед госпожой, а после уж перед господином. В сторону чулана он даже не посмотрел – умный, понял, что даже взгляд лишний может быть опасен.
– Принеси подогретого красного вина, – велел господин, – с пряностями и корицей! Да поживее, не то кое-кому сегодня будет очень больно и очень стыдно!
Метнулся Алай, и пока не вернулся, таинственная госпожа о деле своём не говорила, а жаловалась на тяготы путешествия. Дескать, дороги хуже некуда, в трактирах противно и останавливаться – в комнатах клопы, готовят скверно, прислуга грубая. Трижды карета ломалась, один раз лошадей менять пришлось, а главное – опасно стало на дорогах, разбойники шалят. Никто их, правда, пока не видел, но все знают, что их сейчас несметное множество, потому что война близится и бессовестные мужики, опасаясь призыва в войско, бегут в леса и промышляют там грабежом честных путников. Власти же местные ничего не делают, потому что ничтожества, трусы и выскочки.
Видно было, что не хочет она сразу о главном. То ли вина ждёт, то ли просто не знает, как начать.
Ну, Алай недолго копался – и пары-тройки минут не прошло, как прибежал с подносом. Господин его кивком отослал, дождался, пока госпожа серебряную чарку опорожнит, и напомнил:
– Так в чем же состоит ваше дело, сударыня?
Сударыня, значит, выпила, кружевным платочком губы утёрла – и начала рассказывать. Не стану вас томить подробностями – уж больно глупо да скучно было. Но суть такова: она уже немолода, и есть у неё молодой сосед, граф, родовитый, бедный да холостой. Ну и возникло у них знакомство, а там и пламенная любовь и всё такое прочее. И уж так он её любил, что и не передать. Но ещё с весны начала она, тётка то есть эта, замечать, что как-то уже охладело графское чувство. Стала вынюхивать, что да как, людей своих посылала разведать, ну и выяснилось. Завелась у графа молоденькая зазноба. Стерва, тварь подзаборная. Без роду без племени, трава поганая. И граф предается с ней гнусным утехам, а про любовь истинную, пламенную – с тёткой то есть – уже и подзабыл.