Око Марены - стр. 46
– Стало быть, вот ты как, – протянул он грустно. – Пока мы тут с тобой… ты уже все давным-давно решил. А Давид, брат мой? – с тревогой спросил он у Константина.
– Жив и здоров – что ему будет? – пожал плечами тот. – Мои вои с малыми отроками не сражаются. Коль захочешь, через день-другой я тебе его пришлю. А пожелаешь – оставишь пяток своих дружинников, и они отвезут его к матери и прочим братьям, чтоб все вместе были.
«Все знает, злыдень», – мелькнула в голове Ингваря мысль.
Пытаясь сохранить остатки мужества и не давая себе впасть в глубокое бесполезное отчаяние, он с благоговением поцеловал край синего плаща богородицы.
– Об одном прошу… – Слова давались Ингварю с трудом. Вместо этого хотелось рвать и метать, грызть землю, а еще лучше впиться зубами в глотку ненавистного врага, который стоял тут же, совсем рядом, только протяни руку и коснешься. Но Ингварь был князь и старался все время помнить об этом. Вот потому он и шел, с его точки зрения, на откровенное унижение. – Отсрочь свою волю хоть малость. Для пешцев моих все ясно, а дружине время надобно, чтоб обдумать все как следует. Про воевод с боярами и вовсе молчу. Сразу поведаю – неволить никого не стану, потому, ежели кто восхочет к тебе на службу перейти, – путь чист, но время поразмыслить им надобно.
– Это верно, – охотно согласился Константин. – К утру как раз и ладьи с Ольгова подгонят. Будет на чем отъехать.
Процедура с клятвой для него тоже была тягостна. Не нравились ему ситуации, в которых приходилось припирать человека к стенке и диктовать свои условия. Нет, если бы сейчас перед ним стоял какой-нибудь подонок или мерзавец – одно. Тогда Константину было бы наплевать. Но Ингварь был чистым, порядочным человеком, и, ломая этого парня, выкидывая его из города и вообще из рязанской земли, Константину попутно приходилось ломать еще и себя. Он, конечно, понимал, что поступить так требуют интересы даже не Рязанского княжества, а всей Руси, но легче от осознания необходимости всего происходящего ему почему-то не становилось.
– Дружине моей и боярам с воеводами тоже до утра о многом помыслить надобно. Идти со мной или оставаться, а если идти, то куда? Кто нас ждет? – продолжил Ингварь.
– И тут все верно. Однако думается, что до утра времени с избытком?
– А я большего и не прошу. Токмо остатнее – дозволь икону эту с собой взять. Она у нас от отца к сыну переходит. Ею еще Глеб Ростиславич моего деда Игоря Глебовича благословил. И матушке нашей она дорога как память.
– И икону бери. Мне она без надобности, – не препятствовал Константин. – Пойдем, провожу тебя до коня.
«Ну ничего, – стрелой металась в мозгу Ингваря злая, колкая мысль, – роту в том, что не приду более на землю рязанскую, я не давал, а владимиро-суздальские князья давно на Рязань недобро косятся. Дадут мне рать в помощь, а они – не наши… лапотники. Жаль токмо, что я сразу к словесам Онуфрия не прислушался, надо было еще по осени их зазвать. Эх, Кофа, всем ты хорош, да и яко воевода тож из первых, а вот тут сплоховал со своим советом. Не след, не след… Ну и пущай. Теперь уж точно… след».
Он уже вздел ногу в стремя, вскочил на лошадь и собирался погнать ее с ходу в галоп, как был остановлен негромким голосом Константина. Ингварь обернулся. Его двоюродный дядя стоял, грустно глядя на отъезжающего родича.