Окно - стр. 5
Анна знала, что эти эпизоды – лишь малая часть моей истории и что они не определяют, кем я являюсь. Она единственная, кто это понимал. Кто по-настоящему понимал меня. И я тоже считала, что понимаю ее. Что я знаю о ней все. Но я прокручивала в голове вопросы полицейской о том, не была ли Анна расстроенной в последнее время, не было ли у нее парня. Я ответила отрицательно на оба вопроса, и мне даже в голову не пришло, что я могу ошибаться.
И все же, оглядываясь назад, я понимала, что в последние несколько месяцев все изменилось. Мы стали меньше общаться, Анна больше уставала, стала рассеянной и забывчивой. Она даже несколько раз огрызнулась на меня, чего никогда не случалось раньше. Но я была абсолютно уверена в том, что мы понимаем друг друга. И потому мне даже в голову не пришло, что это могли быть признаки каких-то более масштабных, глубинных перемен, скрытых от моего взгляда.
Я с уверенностью сказала, что у нее не было парня. Анна иногда заговаривала о мальчиках. Тогда у нас еще была общая комната, и ее слова долетали до меня с верхнего яруса двухэтажной кровати. Но в последний раз она упоминала кого-то несколько месяцев назад. А сама я не спрашивала и не заговаривала ни о ком конкретно. Потому что для меня отношения с парнями оставались чем-то совершенно неизведанным. И хотя те времена, когда я могла вскрикнуть от случайного прикосновения, давно прошли, я по-прежнему не понимала, как это – хотеть до кого-то дотронуться и хотеть, чтобы кто-то дотронулся до меня.
Однажды Анна рассказала мне, как она мечтает одеться на свидание.
– Я хочу надеть платье, – мечтательно произнесла она. – Красивое платье. И надушиться. Я хочу пахнуть лавандой…
Овощная запеканка в Бёрдтоне считается традиционным траурным блюдом, так что в течение трех дней со смерти Анны нам передали одиннадцать штук. Мы съели только ту, которую прислали Андерсоны. Это была единственная темнокожая семья в Бёрдтоне, и только их запеканка была без сливок и грибного бульона. Услышав звонок в дверь, я подумала, что это, наверное, принесли двенадцатую запеканку. Но когда папа открыл, за дверью оказался полицейский, который разговаривал с нами в больнице. И в руках он держал вовсе не запеканку, а блокнот.
Повисла неловкая пауза. Папа пригласил его войти и предложил присесть. Мама спросила, что ему принести – кофе или чай.
– Нет, спасибо, – вежливо ответил он и присел на край стула, не выпуская блокнот из рук. В отличие от других людей – соседей и друзей семьи, которые заходили к нам и были готовы задержаться в нашей гостиной надолго, – он выглядел так, словно не хочет тратить впустую ни секунды.
– Простите, что задержался, – начал он. – У нас не хватает людей, и поначалу произошла некоторая путаница, так что расследование заняло больше времени, чем мы рассчитывали. Но я хотел сообщить, что сам начальник полиции лично участвует в нем, и теперь у нас появилась кое-какая информация.
Он выдержал паузу, глядя на нас, словно ожидая разрешения продолжать. Мы молча сидели на диване. Я посмотрела на папу. Он, в свою очередь, посмотрел на маму. Она была невысокой хрупкой женщиной с узкими плечами, но при этом ей удавалось выглядеть более собранной, чем он.
– Хорошо, – сказала она полицейскому. – Расскажите нам.