Окаянные гастроли - стр. 17
Но Николай Васильевич не поинтересовался, как ее дела и чем воняет. Он полностью увлекся тем, что принес с работы.
– Новейшее изобретение! Французы сейчас запускают в массовое производство. Можешь потрогать, но предельно осторожно. Этот экземпляр у нас один на все министерство, – сказал он.
Шурочка аккуратно взяла странную штуку. Та оказалась совсем не противной – даже не холодной. Почти невесомой.
– Сушеная медуза?
Отец расхохотался. У них с дочерью никогда не клеились задушевные разговоры, но о последних технологиях они могли говорить часами. Это было их тайным убежищем в мире одиночества, сносной заменой настоящей близости.
– Разверни, посмотри. Материал называется целлофан. Очень прочный и водонепроницаемый! Хоть компот туда налей – не протечет. Когда у нас установится повсеместное его использование, мусора станет заметно меньше! Природа нам только спасибо скажет.
Шурочка красовалась перед зеркалом с целлофаном – будто примеряла новую сумочку. Николай Васильевич подергивал себя вниз за усы – он всегда так делал, если получилось произвести достойный эффект.
– Я пригласил на обед его превосходительство с сыном. Мне с ним нужно без лишних глаз поболтать об этом целлофане. А ты пока Димитрия развлечешь игрой на фортепиано, пением. Это в субботу.
– Не хочу я петь сыну твоего Амусова, он такой зануда.
– Шурочка, ну а кто будет ему петь? Я? Ты же понимаешь, что тайный советник не просто так ходит обедать к статскому. Нам повезло, что его сыну нравится слушать твое пение. Спасибо женской гимназии – хоть этому научили. Надо пользоваться. И потом Димитрий Амусов из хорошей семьи, старинного дворянского рода, а нам с тобой давно пора замуж. – Николай Васильевич начал раздражаться.
– Папа, но я пока не хочу замуж. Что я должна сделать, чтобы ты увидел во мне нечто большее, чем приманку для твоих Амусовых? Может, подняться на сцену, освещенная прожекторами?
– Ты предпочитаешь не держать в памяти, кто тебя кормит, одевает, обучает, в чьей квартире ты живешь. Но я несу за тебя ответственность! Мое дело – до пенсии успеть передать тебя на попечение такому же умному, как я, но более молодому мужчине.
– Артистки тоже зарабатывают, и весьма неплохо!
– Если думаешь, что можно прокормиться цыганщиной, значит, мозгов тебе в гимназии ну просто не вложили. Беспутное житье, нищета в деньгах, платье и обуви – вот что такое твой балаган! Мужчины себе всех актрис разбирают и пользуются ими как позорищными женщинами. С такой репутацией замуж ты вообще никогда не выйдешь и меня на все министерство ославишь. Шурочка, в актрисы идут мещане или хуже того, но ты-то дворянка моими стараниями! Я всю жизнь положил, чтобы из нищеты вылезти, а ты нас обратно тянешь? Тьфу, как надоело объяснять очевидные вещи. Когда ты беден, мир о тебе не заботится. Ясно? Все! Запру тебя дома, раз такая дура!
Шурочка хотела стукнуть отца целлофановым пакетом, но тот словно зацепился за воздух.
– Я тебе не вещь. Ничего ты для меня не сделал. Все для себя и только. Ненавижу! – закричала она, а потом для верности еще и завизжала, что было сил.
Отец закрыл уши ладонями и сложился пополам, будто у него заболел живот. Лопнули бы у папаши тогда его вонючие барабанные перепонки – и поделом ему! Не стала бы жалеть. Шурочка кинулась в свою комнату, побросала в новомодный целлофан, который так нужен ему был на выходных, самое необходимое – нижнее белье, пару платьев, жемчуг, карманные деньги, паспорт, диплом из гимназии. Схватила в прихожей первое попавшееся пальто и выбежала вон, хлопнув дверью так сильно, как только смогла.