Охотница - стр. 18
– Нет, никогда не чувствовал, – отвечает он несколько замедленно.
Он глуповат, отмечает Юнас, глуповат и туго соображает. Никак не придет в себя, хотя уведомление о сокращении получил, видимо, еще неделю тому назад.
Сокращенный молчит, покачивая рамку с чьим-то фото, которая стоит на письменном столе. Возможно, там портрет его жены. Вообще-то Юнас человек любопытный, будь все как раньше, он бы наклонился и посмотрел, какая жена у этого по-рыбацки пахнущего субъекта. Но он откидывается назад, он на пределе.
– Как вы думаете, какова причина? – произносит он мягким тоном.
“Рыбак” опять улыбается своей странной улыбкой. Улыбка дрожащая, губы пухлые и отрешенный взгляд.
– Можно, я буду откровенным? – продолжает он, покачивая рамку с портретом.
– Я для этого и пришел.
– Я не верю, черт подери, в эти сказки о реорганизации. В последние полгода я сбавил обороты.
Он проводит рукой по глазам, губы дрожат.
– Для этой чертовой работы надо иметь много сил, быть психически выносливым, а если у тебя таких сил нет, это сразу замечают.
– Что вы имеете в виду?
“Рыбак” пристально смотрит на Юнаса, тот пытается дружески улыбаться, хотя все больше и больше испытывает напряжение, почти болезненное.
– А почему у вас не хватало психической вынос ливости? – не выдерживает Юнас.
– Я не говорил об этом ни одной живой душе. Четыре месяца тому назад сбежала моя жена, и я, черт возьми, не думаю, что она ко мне вернется.
Юнасу показалось, что на лице “рыбака” промелькнуло что-то вроде искры тщеславия, когда он делал последнее заявление, словно он гордился своим горем.
Некоторое время оба сидят молча. “Рыбак” не произносит больше ни слова, будто снова о чем-то глубоко задумался, но теперь его взгляд направлен внутрь самого себя и губы плотно сжаты.
Потом он тяжело вздыхает.
– И вы считаете, – осторожно произносит Юнас, – что этот случай… с вашей женой… что он повлиял на вашу работу?
– Да, – говорит он спокойно.
– Но ведь сокращение происходит из-за…
“Рыбак” не дает ему досказать. Он вскидывает руки, играя в воздухе пальцами, а затем медленно опускает их, и они свисают, словно большие белые увядшие цветы.
Он дважды повторяет эти движения, тихим шепотом продолжая свое повествование.
– Похоже, все идет прахом. Раньше со мной ничего подобного не случалось. А сейчас все летит к черту.
– Понятно, – отзывается Юнас.
– Черт подери, раньше со мной ничего подобного не происходило.
Юнас знает, что теперь самое время задавать вопросы, если он действительно хочет помочь. Но он молчит, пытаясь убедить себя, что запах, который он ощущает в помещении, это не запах страха.
Вероятно, это запах пота.
И так как Юнас ничего не спрашивает, “рыбаку” лишь остается самому приободрить себя, что он и делает, он встряхивается и разводит руки в стороны.
– Да-а, черт возьми, – тянет “рыбак”, в конце концов так ведь можно и во все тяжкие пуститься.
Он хрипло смеется.
Юнас продолжает молчать, и “рыбак” пытается объяснить, что он имел в виду.
– Да-а, с такими законами, сами знаете, можно начать пить горькую…
– Я должен налить себе кофе, – бросает Юнас в воздух и покидает кабинет.
Он идет в туалет, и там его рвет.
Пока Юнаса рвет в туалете, Тереза в четвертый раз проплывает бассейн, закрытый, с водой бирюзового цвета и встроенными в дно новыми лампами, благодаря которым все кажется необыкновенно эффектным. Она плывет, как всегда окруженная облаком из пузырей и мечтаний, и настолько погружена в эти грезы, что неестественно громкое хихиканье каких-то девчонок, которые, держась за края бассейна, болтаются в воде, воспринимается, будто пытка.