Охота на обаятельного дознавателя - стр. 25
Грустно крякнув, я с тоской посмотрела туда, где сидел Честер. Похоже, пора смириться с тем, что это дело я провалила, и признаться ему во всем. Представляю, как он будет смеяться надо мной и говорить «я так и знал, что от этой пигалицы не будет прока».
Мне было очень обидно и совершенно не хотелось признавать поражение, но оставаться маленьким беспомощным мораном хотелось еще меньше, поэтому я решилась на признание.
Только как это сделать? Языка моранов он не знает. Придется писать письмо. Просто и без прикрас: я — Вивьен. А дальше пусть что хочет, то и делает. Хочет — сам расколдовывает, хочет — везет домой. Мне все равно.
Преисполненная мрачной решимости, я вытолкала из-под дивана альбом, который забыла Лилу, оттуда же выкатила карандаш.
И вот тут начались проблемы.
Карандаш оказался слишком толстым для лапки морана. Я его и так, и эдак, он чиркал по листу, падал, откатывался. Я снова его хватала, снова пыталась писать и снова с тем же результатом. Даже букву «я» не удалось накарябать, что уж говорить про все остальное. Я пробовала левой лапой, правой, обеими. Даже ртом. Никакого результата. В том нагромождении бледных черточек, что у меня получилось, при всем желании невозможно рассмотреть хоть какую-то букву.
— Ну же, давай! — шипела я на свои неуклюжие лапы. — Что может быть проще! Я Вивьен! И все! Пиши давай!
— Что ты там раскрякалась? — проворчал Эдвард, оторвавшись от книги.
— Иди ты к черту! — в сердцах рявкнула я, опять стараясь провести карандашом по листу. И снова он выехал из неуклюжих морановых лап.
Тут меня прорвало. От обиды, от усталости, от страха я заревела.
Совсем некрасиво, не по-ведьмински. Сидела на полу и горько вопила, высказывая все, что думаю и о дознавателе, и об этом деле, и о питомнике, и обо всем остальном.
— Цыц! — раздраженно цыкнул Эдвард, которому мои вопли мешали читать. — Сейчас получишь!
Я ревела пуще прежнего.
— Ну почему у меня такие маленькие лапки? Такие маленькие пальчики! — надрывалась я во весь голос. — Я хочу домой. Хочу в свое тело.
— Она меня бесит! — процедил Эдвард сквозь зубы, обращаясь к отцу. — Ты не мог принести что-то не такое шумное?!
— Не обращай внимания, — меланхолично отозвался Кьярри.
Ему-то хорошо. Сидит у камина, читает газету, листает страницы НОРМАЛЬНЫМИ пальцами, а не маленькими зелеными пампушками, а несчастная королевская гончая сидит на полу и горько рыдает. Магии нет! Дом не выпускает! Даже дураку Кьярри не получается написать!
И тут в довершение мне прилетела тапка. С размаху и прямо по макушке, так что я от неожиданности уткнулась носом в пол. Это Эдвард запустил в меня, устав слушать вопли несчастного морана.
— Ну наконец-то! Заткнулась, — улыбнулся поганец и снова погрузился в чтение.
А я лежала на полу и глотала горькие слезы. Вот за что мне все это? Я просто хотела распутать дело и проявить себя перед королем.
Честер молча поднялся с кресла и направился ко мне, по пути отвесив смачный подзатыльник сыну.
— За что? — обиженно возмутился тот. — Она меня раздражала.
— Так нельзя, — дознаватель подошел и взял меня на руки, — ей просто страшно и одиноко. Вот и плачет.
— Плачет она, — проворчал Эдвард, — надо же, какая трагедия.
— Ну что, морда? Тяжко? — Честер развернул меня к себе и почесал за ухом.