Огни над Деснянкой. исторический роман - стр. 44
Кольцов с товарищами с болью в сердце наблюдали, как безжалостно расстреливали раненых, как издевались над уцелевшими бойцами. Больно было видеть, как некоторые красноармейцы поднимали руки вверх и шли обречённо навстречу немцам с высоко поднятыми руками.
– Твою гробину мать! – скрежетал зубами Агафон.
Кузьма с силой повернул солдата лицом к себе.
– Страшно? Не справедливо?
– Кто бы мог подумать… – Куцый зло заматерился.
– Надо искать наших. Соединиться.
Углубившись в лес, Кузьма остановился, обвёл взглядом подчинённых, что замерли перед ним. Грязные, в синих технических робах, они нелепо смотрелись на фоне лесной зелени, чистоты.
– Вчетвером мы ничего сделать не сможем. Так, только врага насмешить, а вместе с какой-нибудь воинской частью мы – сила.
– Оно так, – поддержал его Агафон. – Как-то непривычно, да и боязно. Быстрее бы пристать.
– И поесть бы, – произнёс Андрей Суздальцев. – Это ж когда мы последний раз ели?
– Кому что, а вшивому – баня, – Федя Кирюшин с опаской оглядывался вокруг. – Тут бы ноги уносить, шкуру спасать надо, а он…
Долго шли по лесу, стараясь выдерживать направление строго на восток, и только к концу дня решились подойти к дороге. Она напоминала о себе постоянным гулом машин.
Навстречу колоннам немецкой техники по обочине шоссе понуро брела длинная вереница наших пленных под охраной конвоя с собаками.
– Гос-по-ди! – ухватился за голову Агафон. – Неужели, командир? Неужели сдалась Красная армия, Господи? Что ж это будет? Как же так?
– Ну-у, допустим, и не вся Красная армия. Мы вот с тобой не сдались, и Кирюша с Андреем тоже. Так что не вся, – Кольцов стоял за деревом с побледневшим лицом, только неимоверным усилием воли сдерживал свои эмоции, чтобы не закричать, не заматериться не хуже подчинённого. Он и сам не до конца понимал, что происходит, однако должность и положение командира не позволяли впадать в панику, потому и старался держать себя в руках. Хотя голос дрожал от волнения, от избытка неведанных доселе тяжёлых чувств, что захлестнули Кузьму.
Вот так стоять и смотреть со стороны, как бесславно сдались твои товарищи по оружию, с кем ты ещё вчера был на учениях, в казарме, с кем пели такие хорошие патриотические песни, на кого надеялся как на себя… Что может быть трагичней, страшнее для солдата? Жалкие подобия вчерашних героев? Предатели? Или несчастные люди? Не укладывалось в голове, что такое может случиться. «На чужой территории…» – по-другому и не могло быть. И вдруг?! Что это? Как это понять? Кто объяснит? И что делать вот этой горсточке бойцов, что чудом остались от танкового батальона? А ведь и им не было легко, и они гибли, но сражались, бились да последнего вздоха, но чтобы руки кверху? Кузьма пытается вспомнить хотя бы один случай из их роты сдачи в плен. Но не припомнит. Сражались – да! Гибли – да! Но сдаться?! И в мыслях не было.
Паша Назаров кинулся за пулемётом, чтобы со своим штатным оружием на врага… О бое думал, не о жизни собственной. И не сдался. А эти, что обречённо бредут по дороге под охраной надменных, по-хозяйски чувствующих себя на нашей земле немецких солдат? Неужели была такая безысходность? Что двигало красноармейцами перед тем, как сдаться, поднять руки перед врагом? Командиры приказали? Или сами жить захотели, совесть солдатскую потеряли?