Огнепад: Ложная слепота. Зеро. Боги насекомых. Полковник. Эхопраксия - стр. 77
Не может быть!
Шпиндель прокашлялся.
– Эту попробуй.
В потоке было видно, что он ей показывал: черный треугольник на белом фоне. В следующий миг тот разбился на десяток идентичных копий, потом на сотню. Метастазирующий рой крутился в центре экрана, как на балу геометрических фигур – танцуя в строю, отращивая по углам крохотных собратьев, фрактализуясь, эволюционируя в бесконечный, причудливый узор…
Шпиндель держал в руках скетчпад, на котором интерактивная реконструкция увиденного, без пустой болтовни – программы распознавания образов в мозгу Сьюзен, реагировали на то, что она видит: нет, их было больше, и ориентация неправильная; да, так, но побольше – а машина Шпинделя выхватывала реакции прямо из ее мыслей и в реальном времени корректировала изображение. Большой шаг вперед, по сравнению с бестолковым эрзацем под названием «язык». Впечатлительные даже могли бы назвать это «чтением мыслей».
Ничего похожего, конечно. Просто обратная связь и корреляция. Чтобы преобразовать один набор структур в другой, телепат не нужен. К счастью.
– Вот оно! Вот! – воскликнула Сьюзен.
Треугольники видоизменились до самоуничтожения. Теперь дисплей наполняли переплетающиеся асимметричные пентаграммы – паутина из рыбьей чешуи.
– И не говори, что это случайные помехи, – триумфально произнесла она.
– Нет, – скучно ответил Шпиндель. – Это форма Клювера [49].
– К…
– Это была галлюцинация, Сюз.
– Конечно! Но кто-то подсадил ее к нам в голову, так? И…
– Она всегда была там. С того дня, как ты появилась на свет.
– Нет!
– Это артефакт глубинных структур мозга. Его даже слепые от рождения иногда видят.
– Никто из нас раньше их не видел. Никогда!
– Верю. Но никакой информации в них не содержится, понимаешь? Это не разговоры «Роршаха», а просто… интерференция. Как и все остальное.
– Но оно было такое яркое! Не мерцание, которое постоянно маячит на краю поля зрения. И такое плотное. Реальнее настоящего.
– Это и доказывает, что оно ненастоящее. Поскольку ты на самом деле ничего не видишь, разрешение не ограничивается мутной оптикой.
– О, – выдавила Джеймс и шепотом добавила: – Твою мать.
– Ага. Извини, – и потом: – Закончишь – подходи.
Я взглянул наверх: Шпиндель махал мне рукой. Джеймс поднялась из кресла, но это Мишель приобняла его с несчастным видом, а Саша, ворча, проплыла мимо меня в сторону палатки.
К тому времени, когда я добрался до биолога, Шпиндель развернул кресло в полукушетку.
– Ложись.
Я подчинился.
– Тут такое дело, но я говорил не о «Роршахе». Мне что-то померещилось здесь прямо сейчас, когда я очнулся.
– Подними левую руку, – проговорил он. Потом: – Только левую, а?
Я опустил правую и поморщился от укола.
– Немного примитивно.
Он покатал в пальцах наполненную кровью пробирку, дрожащую рубиновую слезу размером с ноготь.
– Для некоторых целей тканевая проба подходит лучше всего.
– Разве капсулы не должны справляться сами?
Шпиндель кивнул.
– Считай это проверкой качества. Чтобы корабль не зазнавался. – Он уронил образец на ближайший лабораторный стол. Слезинка растеклась и лопнула; поверхность впитала мою кровь, будто страдала от жажды. Шпиндель причмокнул губами. – Повышенный уровень ингибиторов холинэстеразы в ретикулюме. Вкуснотища.
Не удивлюсь, если мои анализы и вправду казались ему вкусными. Шпиндель не просто считывал результаты – он их ощущал, видел, нюхал и перекатывал каждый бит данных на языке как лимонные леденцы. Весь биомедицинский отсек был частью протеза Исаака: расширенное тело с десятками разных органов чувств, вынужденное мириться с мозгом, который знает лишь пять. Неудивительно, что он связался с Мишель. Биолог был почти синестетом.