Огненная земля - стр. 22
– Действительно, такое отмочишь…
– Ты счастье на войне нашел, жизнь. Многие теряют сейчас и счастье, и жизнь, и уверенность, а ты находишь. – Звенягин повернулся к Курасову, по-прежнему сидевшему молчаливо возле Тани. – Учись, парень, у Баштовых правильной жизни.
– Учусь, Павел Михайлович.
– Врешь, не учишься.
– А вы, Павел Михайлович?
– А что я? – Звенягин засмеялся, его узкое смуглое лицо сразу стало очень юным, живые черные глаза заблестели. Потом он сразу посерьезнел, и в хмури его строго очерченных бровей появилась озабоченность. – Вот мне тоже одна нравится. Тамара есть такая; на Тамани она сейчас. Красивая, ничего не скажешь.
– Тамара девушка с огоньком, – сказал Баштовой, – я знаю ее.
– Если с огнем сравнивать, то… есть у нее огонь, но… какой-то не тот, – бенгальский. Да, бенгальский, – раздельно произнес Звенягин. – Горит, блестит, красиво! А даже папироски не прикуришь. Один холодный блеск россыпью.
– Молодая же она совсем.
Звенягин встал, откинул голову, глаза его сияли.
– Ах, все пустое! Курасов, не прогадай. Нашел хорошую дивчину, женись.
Курасов смутился, искоса посмотрел на Таню.
– Павел Михайлович, может быть, перейдем на другой курс?
– Говорите, говорите, Павел Михайлович, – попросила Таня.
– Да что мне говорить? Вы вот думаете, я не знаю, чего вы к Баштовым зачастили? Учитесь семейной жизни.
– Да ничего подобного, – смутился Курасов.
– На вашем месте другие бы сейчас где-нибудь у кустов обнимались, целовались, а вы на огонек к семейным людям. А вот цветы надо было догадаться привезти и Ольге!
Звенягин подошел к чуть повядшим розам, гладиолусам и астрам, расставленным на тумбочках и на комоде, наклонился над цветами.
– Мы и принесли Оле, – вмешалась Таня.
– Ты принесла, а не он… А тебе кто? Курасов. Вез из Батуми, знаю. Необычайное происшествие на флоте: морской офицер в здравом уме и твердой памяти везет из Батуми в Геленджик цветы, в пути ухаживает за ними.
– Неужели это так необычно? – спросила Ольга.
– Необычно. Если бы Курасов утопил подводную лодку и то меньше бы говорили. Так вот, Татьяна, распишем вас, как говорится, в том же самом Геленджикском загсе, куда водили мы наших Баштовых. Я принимаю, Курасов, ее в свой дивизион. Муж и жена должны быть вместе. Уйдешь, Татьяна, из госпиталя от своего начальника Рудермана?
– Я и так уйду от Рудермана.
– Послушаем, – склонив голову набок, сказал Звенягин, – каким образом? Опять через забор?
– К Букрееву уйду, в батальон… Я хотела сразу перейти в батальон, но Тузин мне не нравился.
– Так-так, продолжай.
– Тузин не нравился. Такой это раскисший сухарь, а Батраков вообще женщин ненавидит.
– Точно, – подтвердил Звенягин.
– Букреев, судя по словам Анатолия, хороший человек. Вот к нему пойду и попрошусь.
– К Букрееву? Тут надо померекать…
– Я была в морской пехоте. На перевалах была, зимой.
– На перевалах! На перевалах матросы бились на земле, а ты позади раненых перевязывала, – строго начал Звенягин. – А морская пехота в десанте совсем другое. Спроси у Ольги, что это значит. Ты знаешь, как немцы побережье укрепляли? Так вот, Татьяна. Повоевала ты достаточно. Кончится война, будете примерными женами, детей будете рожать, бросите автоматы, пистолеты и займетесь своим делом.
– Рано еще об этом говорить, – возразила Таня. – Рано.