Огнем и мечом - стр. 84
Внезапно вдоль всего рукава в травах, тростнике, камышах и прибрежных зарослях послышались странные и многочисленные голоса:
– Пугу! Пугу!
Молчание…
– Пугу! Пугу!
И снова наступила тишина, словно бы голоса эти, окликавшие с берега, ждали ответа.
Ответа не было. Призывы прозвучали и в третий раз, но уже резче и нетерпеливее:
– Пугу! Пугу!
Тогда со стороны челнов из тумана раздался голос Кречовского:
– Кто еще там?
– Казак с лугу!
У солдат, затаившихся на байдаках, беспокойно забились сердца. Им этот таинственный оклик был хорошо знаком. С его помощью запорожцы опознавали друг друга на зимовниках. Этим же самым манером в военное время приглашали на переговоры реестровых и городовых собратьев, среди которых было немало тайно принадлежавших к братству.
Снова раздался голос Кречовского:
– Чего надо?
– Богдан Хмельницкий, гетман запорожский, предупреждает, что пушки наведены на излучину.
– Передайте гетману запорожскому, что наши наведены на берег.
– Пугу! Пугу!
– Чего еще надо?
– Богдан Хмельницкий, гетман запорожский, приглашает на разговор друга своего, пана полковника Кречовского.
– Пускай сперва заложников выставит.
– Десять куренных.
– Идет!
В ту же секунду берег излучины, точно цветами, зацвел фигурами запорожцев, вскочивших на ноги из трав, где они, затаившись, прятались. Издали, со стороны степи, появилась их конница и пушки, над которыми развевались десятки и сотни стягов, знамен и бунчуков. Шли отряды под барабан и с песней. Все это скорее походило на радостное привечание, чем на столкновение враждебных друг другу войск.
Солдаты с байдаков ответили криками. Тем временем подошли челны, доставившие куренных атаманов. Кречовский сел в один из них и направился к берегу. Там ему подвели коня и сразу же препроводили к Хмельницкому.
Тот, завидев его, снял шапку, а затем радушно приветствовал.
– Любезный полковник! – сказал он. – Старый друг мой и кум! Когда коронный гетман велел тебе ловить меня и доставить, ты этого делать не стал, а меня надоумил спастись бегством, за каковой твой поступок я обязан тебе благодарностью и братской любовью.
Сказав это, он чуть ли не с почтением протянул руку, но темное лицо Кречовского осталось холодно, точно лед.
– Теперь же, когда ты, досточтимый гетман, спасся, – сказал он, – ты поднял восстание.
– За свои это, твои и всей Украины обиды иду я взыскивать с привилегиями королевскими в руках, оставаясь в надежде, что государь наш милостивый не поставит мне это в вину.
Кречовский, быстро заглядывая в глаза Хмельницкому, с нажимом сказал:
– Кудак осадил?
– Я? Ума я лишился, что ли? Кудак я обошел и даже ни разу не выстрелил, хотя кривой старик оповестил о себе пушками. Мне на Украйну спешно было, не в Кудак; к тебе спешно было, к старому другу и благодетелю моему.
– Чего тебе от меня надобно?
– Давай отъедем маленько в степь, там и поговорим.
Оба тронули коней и поехали. Отсутствовали они около часа. По возвращении лицо Кречовского было бледно и страшно. Он почти тотчас же стал прощаться с Хмельницким, сказавшим ему напутно:
– Двое нас будет на Украйне, а над нами только король, и более никого.
Кречовский вернулся к байдакам. Старый Барабаш, Флик и весь казацкий чин ожидали его с нетерпением.
– Ну что? Ну что? – послышалось со всех сторон.
– Всем высадиться на берег! – повелительным тоном скомандовал Кречовский.