Офицерский крест. Служба и любовь полковника Генштаба - стр. 32
Он сел и почувствовал, что рядом с этой манящей женщиной оказался будто в другом мире – все вокруг меняло свое значение, обретая магические краски и звуки. Однако его самолюбие было ущемлено замечанием Натальи про «одинаковые слова», и он пошел в разведку:
– Извините, и какие же слова про ваше платье Кружинер сказал?
Она лукаво улыбнулась:
– Он сказал, что в моем платье – океан вкуса! А еще он мне анекдот про платье рассказал: «Рабинович, вчера в оперном театре я видел вашу жену. Она так кашляла, так кашляла, что все на нее оглядывались. У нее что, хронический бронхит? – Нет, у Сарочки новое платье».
В те мгновения голова Гаевского работала со скоростью самого мощного компьютера, слова мелькали в ней с бешеной скоростью. И он заговорил:
– Ваше платье, Наташа, так красиво, так идет вам, что я… я хотел бы быть им…
И она рассмеялась. Рассмеялась искренне и звонко. Да так, что головы людей, сидевших за соседними столиками, стали поворачиваться в их сторону. Она тут же застеснялась своего неприлично громкого смеха и умолкла, – но все так же лукаво и весело поглядывала на Гаевского. Сказала:
– А вот такого смелого и приятного комплимента я еще не слышала. Спасибо.
Она произнесла эти слова каким-то особым тоном, в них он уловил и другой, подспудный смыл. Ему даже показалось, что и в этих ее словах и в тоне ее певучего голоса был скрытый намек. Или даже приглашение к встречному движению по призрачной еще стежке, на которой они повстречались здесь, на Ленинградке…
Он проводил ее по улице в служебный подъезд корпуса, до лифта, из которого она вышла на третьем этаже. А он поехал на свой четвертый. А там, когда уже открылись створки кабины, он все еще продолжал стоять в ней, сдерживая ногой нервно дергающуюся створку и вылавливая прелестный запах тонких духов. Он продолжал делать это до того момента, пока снизу стали грозно кричать, требуя отпустить лифт…
Когда Гаевский вернулся в лабораторию, за компьютером Дымова уже сидел Таманцев. Майор считал деньги. Заметив удивленный взгляд полковника (в котором читалось – «почему не работаешь?»), он сказал:
– Артем Палыч, сегодня у Наташки Абрикосовой день рождения, мы тут всем отделом скидываемся. Не желаете поучаствовать?…
Гаевский дал удивленному столь щедрым взносом майору тысячу и подумал: «Так вот оно к чему, это парадное черное платье».
Как только Таманцев ушел в магазин за подарком имениннице, Гаевский исчез следом за ним. Минут через пятнадцать он был уже в цветочной лавке, – она располагалась на первом этаже, в левом крыле корпуса.
А через час хмельная публика, собравшаяся во втором отделе на дне рождения Натальи Абрикосовой, дружно грянула веселым галдежным восторгом – откуда-то сверху на белом шнуре спустилась и застыла в окне огромная корзина роскошных пурпурных роз.
Полковник еще с юных курсантских лет имел такую страсть – удивлять сослуживцев, друзей и знакомых (особенно девушек и женщин) эффектными поступками. Ну кто бы мог подумать, что в тот день он, офицер Генштаба, который по определению обязан быть чинным и важным, степенным и сдержанным, вдруг совершит этот мальчишеский поступок?
Был бы он самозабвенно влюбленным юнцом с отчаянными помыслами Ромео, – тогда бы можно было как-то объяснить вот такие его выходки, а тут ведь женатый мужчина с сединой на висках, отец двоих детей, орденоносец с портретом на генштабовской доске почета, – и на тебе…