Офицер: Офицер. Тактик. Стратег - стр. 89
– Товарищ Майрановский, – произнес он веско, – товарищ Новиков не имеет права раскрывать вам всю информацию, которой обладает. Достаточно того, что, работая за рубежами нашей Советской Родины, он добыл важные сведения о ядах.
Этими словами он заслужил одобрительный взгляд Чкалова и благодарные, хотя и недоуменные взгляды Новикова и Россохина. Затем Кирилл сказал:
– Так, товарищи, я могу с уверенностью сказать, чем был отравлен товарищ Лакоба. Это совсем новое вещество, недавно разработанное в Германии. Называется «Табун»… – Он подумал совсем немного и добавил: – Могу предположить, что вещество добавили в коньяк, водку или чачу – в воде он растворяется плохо. Или незаметно нанесли на кожу жертвы. Двух-трех миллиграммов вполне достаточно…
– Тогда скорее всего – на кожу, – заметил Глеб. – Лакоба был слабогрудый и пил мало. Причем в основном – вино.
Все замолчали. Наконец Ежов, откашлявшись, спросил:
– Как вы полагаете, товарищи, каким путем этот «Табун» мог попасть в Союз ССР? По линии наркомата внешней торговли мог?
Новиков отрицательно качнул головой:
– Нет, товарищ председатель. Еще раз подчеркиваю: препарат этот разработан совсем недавно, и к тому же им заинтересовалось командование вермахта. Ручаюсь, что «Табун» мог попасть на нашу территорию только как средство для проведения терактов и диверсий. Через западные спецслужбы, скорее всего – германские.
– Спецслужбы – это шпионы? – уточнил Ежов. – Я тоже придерживаюсь этого мнения. И возможно, через недобитых троцкистских агентов.
Он поднялся из-за стола и обвел всех тяжелым взглядом:
– Об этом нужно срочно сообщить в ЦК и лично товарищу Сталину. Товарищи, прошу вас продолжать работу в определившемся направлении.
Уже на выходе из здания Управления НКВД Грузии Новикова догнал младший лейтенант государственной безопасности. Он еще только начал представляться, как по его нервным движениям, чуть близоруким глазам и бледному, подолгу невидящему солнечного света лицу Кирилл определил – шифровальщик. И не ошибся – младший лейтенант протянул ему узкий голубоватый конверт с грифом «Сов. секретно. Лично в руки».
Сломав сургучную печать, Новиков пробежал глазами текст:
«Багаж, в т. ч. приборы «Л/М», отправлен. Сопровождает тов. Мильштейн[102] с группой. Рекомендуется подключить тов. М-на и его группу к работе следств. комис.
Есть мнение, что тов. Г. можно доверять как мне.
Л. Б.»
Кто такой «тов. Г.» гадать было не надо: Гоглидзе. А вот кто такой Мильштейн, Новиков не помнил, хоть расстреляйте. Впрочем, вспоминать особенно и не хотелось: явится – привлечем.
С утра работа не задалась. Сперва долго искали местного врача, производившего вскрытие, который уже успел пустить слух об отравлении Лакобы цианистым калием. Кирилл долго пытался понять: какой дурак поверит в эту чушь, но потом вспомнил, что в середине тридцатых годов двадцатого столетия в России мало кто вообще слышал это словосочетание «цианистый калий», а уж о том, что это яд почти мгновенного действия, и вовсе никто не знал. Так что удивляться особенно не приходилось. В конце концов доктора отыскал Николай Кузнецов, который, вспомнив, что врач этот – народный комиссар здравоохранения Абхазии, и хорошо представляя себе нравы тогдашних власти предержащих, решил на свой страх и риск проверить актрис тбилисских театров подходящего возраста. Из постели пятой симпатичной актрисулечки и был извлечен Иван Григорьевич Семерджиев, личный врач Лакобы и уже бывший нарком здравоохранения Абхазии. Извлечен, упакован и доставлен в Управление НКВД… в дверях которого его и ударил штыком «сошедший с ума» часовой. Сошел он с ума или нет, пока выяснить было невозможно: Кузнецов, вынужденный отбиваться от штыковых ударов, не успел остановить своих сопровождающих, и те открыли огонь на поражение. Так что сейчас убийца находился между жизнью и смертью в центральном военном госпитале под усиленной охраной. А мастером штыкового боя он был знатным: одним точным ударом снизу вверх пробил Семерджиеву мозг.