Офелия - стр. 7

– Ну, вот и конец, настала очередь великого и всемогущего борца за справедливость! – Калебор подходил все ближе к окруженным чудовищами Гарольду и Ириде. – Но не стоит думать, что все это затеяно ради вас! Мне нужна та, которую вы так усиленно прячете от меня.

– Пока не поздно, Гарольд! Пока не поздно! – шептала Ирида, пытаясь дать ему понять, что предложенное ею решение является единственно возможным. Заслоняя дочь спиной, она старалась скрыть ее от пронзительного взгляда Калебора.

Тяжело дыша, Гарольд быстро огляделся вокруг. Путь для отступления был отрезан кровожадными двуногими монстрами. Небеса полыхали красным пламенем, кроме того, в них непрерывно парили то желтые, то еще более крупные, коричневые, крылатые чудовища. Сжимая в одной руке ладонь Ириды, а другой, прикрывая маленькую дочку, он, приготовившись к перевоплощению, произнес:

– Ты все равно не получишь ее! Никогда тебе не совладать ни с ней, ни с нами!

Обняв в последний раз Ириду, он прошептал одно из самых редких заклинаний: Омни этэрни витал!

– Нет! – закричал, явно не ожидавший услышать именно эти слова, Калебор и бросился к Гарольду и Ириде. Однако их тела уже закружились в вихре микроскопических мерцающих звездочек, облики стали растворяться в образовавшейся мельчайшей пыли, унося с собой и прекрасную зеленоглазую девочку.

– Никогда тебе не совладать с ней! – вторило эхо последние слова Гарольда, доносившиеся уже из пустоты.

Первая полоска ранней зари окрасила небо, и на горизонте забрезжил ярко-желтый рассвет. Одаренная лучами солнца природа, тот же час очнулась ото сна. Утренний воздух был прохладен, ласковый ветерок придавал сил своей приятной игривостью, а вот сгустившийся после ночи туман все еще отказывался покидать землю.

Офелия тоже проснулась от озарявшего все вокруг яркого солнечного сияния. Она лежала на спине и, раскрыв глаза, могла видеть только принимавшие причудливые формы плюшевые облака. Девочка попыталась поднять голову, как вдруг поймала себя на мысли, что все еще видит сон, уж слишком удивительным было все окружавшее ее. Она привстала, но внезапно почувствовала какую-то необычную для себя тяжесть и опустилась на колени рядом с ложбинкой, по которой с шумом бежал озорной ручеек. Ее глаза постепенно привыкли к яркому свету, и теперь она уже без труда различала раскинувшийся неподалеку изумрудный луг и высившиеся вдали величественные горы. Словно покрытые какой-то шоколадной глазурью они упирались в небосвод, как раз в том месте, куда медленно удалялись пышные облака. Справа от нее возвышалась разделенная небольшой речкой березовая роща. Высокие деревья, одевшись в пушистую зеленую листву, меланхолично покачивались на ветру. Росли они в отдалении друг от друга и поэтому вольготно и без стеснения раскидывали свои ветви, на которых неугомонно щебетали маленькие пташки.

Задумчивость Офелии прервал беспокойный шорох, доносившийся с толстой ветки старой березы, все это время укрывавшей ее тенистой кроной. Будь те ненавязчивые движения чуть сильнее, она наверняка испугалась бы, чуть тише – не заметила их вовсе. Наконец ее любопытство взяло верх и, приподнявшись на носочки, она стала внимательно приглядываться к виновнику этого занятного шуршания. Им оказался забавный широкогрудый соловей, неустанно демонстрировавший воздушную грацию и красоту движений. Он то поднимал крыло, давая возможность необыкновенной красоты перышкам лосниться в отблесках падавших на них солнечных лучей, то двигался в чудесном самобытном танце, необычно подергивая хвостом и изящными лапками, то взлетал на несколько сантиметров от ветки и затем быстро, всего за три взмаха крыльев, снова приземлялся вниз, цепляясь крохотными коготками в кору. Скоро Офелия поняла, для кого предназначалось подобное искусное представление. Из расположившегося ближе к стволу дерева гнезда виднелась аккуратная головка молодой птахи, которая все это время следила за каждым движением ищущего ее внимания соловья. Когда запас известных ему и, по всей видимости, заранее отрепетированных прыжков и поворотов подошел к концу, он вытянулся, придав себе величавую осанку, и перешел к еще более чувственной части своего необычного выступления – к любовной серенаде. Сложно было сказать, кого больше растрогала его романтическая мелодия молодую пташку или Офелию; так прекрасно и проникновенно лилась песенка соловья.