Однокурсники - стр. 57

Закончив, Дэнни поднял взгляд. Он вспотел и тяжело дышал.

– Слишком быстро, да?

Маэстро кивнул, но в его глазах ясно читалось восхищение.

– Да, – согласился он. – Но все равно замечательно.

– Наверное, я переволновался, просто над этими клавишами мои руки парили, как облака над землей. Из-за этого я и поторопился.

– И знаешь почему, мальчик мой? – спросил Рубинштейн. – Так как я не самый крупный человек, клавиши этого «Стейнвея» специально для меня сделали на осьмушку меньше. Взгляни-ка еще раз.

Дэнни с удивлением посмотрел на уникальный рояль Артура Рубинштейна. Ведь на нем и он, тоже «не самый крупный человек», мог легко сыграть большую терцдециму.

Затем мастер щедро предложил:

– Слушай, мы оба знаем, что для меня не требуется переворачивать страницы. Так почему бы тебе не побыть тут и не поиграть в свое удовольствие?

В другой раз на репетиции увертюры к «Свадьбе Фигаро» Моцарта, проходившей на открытом воздухе, Мюнш вдруг театрально вздохнул и уставшим голосом сказал:

– Эта массачусетская жара и влажность просто невыносимы для француза. Мне надо побыть в тени минут пять.

Затем он позвал Дэнни.

– Поди-ка сюда, мой мальчик! – Думаю, ты знаешь эту часть достаточно хорошо, чтобы помахать палкой перед музыкантами. Замени меня ненадолго и не забывай следить за ними, – сказал он, протягивая свою палочку и оставляя Дэнни стоять в смущении и одиночестве перед целым Бостонским симфоническим оркестром.

Конечно, как раз на такой случай у них имелось несколько помощников дирижера. Они стояли с краю, кипя от чего-то погорячее летней жары.

Тем вечером Дэнни был вне себя от радости. Вернувшись к себе, он сразу позвонил доктору Ландау.

– Это замечательно, – с восхищением отозвался его учитель. – Родители должны тобой гордиться.

– Ага, – слегка уклончиво ответил Дэнни. – Я… ну… вы можете позвонить маме и рассказать ей об этом?

– Дэниел, – серьезным тоном сказал Ландау, – эта мелодрама с твоим отцом несколько затянулась. Тебе не кажется, что появилась отличная возможность сделать шаг к примирению?

– Доктор Ландау, прошу, постарайтесь понять. Я просто не могу заставить себя… – Он не договорил до конца.

29 сентября 1956 года

Секс.

О нем я упорно размышлял в течение всего лета, которое проработал на стройке, – так отец решил познакомить меня с физическим трудом. Пока мои соседи по комнате, Ньюэлл и Уиг, колесили по лучшим пляжам Европы, я укладывал кирпичи.

Вернулся я в Гарвард к третьему курсу с твердым намерением преуспеть в той области, в которой ни разу не потерпел неудачу. Не потерпел просто потому, что мне не хватало смелости даже попробовать.

Я собирался потерять девственность.

Майк и Дик вернулись домой с кучей невероятных историй о том, как они проводили ночи с красотками всех народностей и размеров груди.

Не желая выделяться из толпы, я не стал просить у них совета – и уж тем более чьего-нибудь номера телефона. Я стал бы посмешищем всего «Порцелина», не говоря уже об Элиот-хаусе, спортивной команде и кумушках из столовой.

Отчаявшись, я решил было сходить в пользующиеся дурной славой бары на площади Сколлэй, но не находил в себе храбрости отправиться туда в одиночку. Кроме того, вся эта идея казалась мне несколько убогой.

Кто мог бы помочь мне?

Ответ я нашел в первый же вечер, когда вернулся на работу в библиотеку: на своем привычном месте за зубрежкой сидел Тед Ламброс.