Одного человека достаточно - стр. 19

– Между женами, – вступила я.

Мы продолжили так громко, как только могли.

«Аве Мария» эхом звучала в доме и внутри моей головы и постепенно вытеснила все остальные мысли.

Проси, и будет тебе дано.

Прежде чем идти спать, я заглянула к Миа.

Она сидела в кровати прямо. Руки болтались, словно привязанные за веревочки. Как обезумевшая кукла – со взглядом, полным ужаса, словно мир опять рушится. Она начала всхлипывать. Из глаз разом хлынули слезы. Их было так много, что мне на секунду пришла в голову странная мысль, что Миа просто умнее всех нас и знает что-то, чего мы с нашим крестьянским умишком еще не поняли.

– Миа, – взмолилась я.

Я протянула к ней руки, она их оттолкнула. Начала с силой бить себя кулаками в живот.

– Малышка, – сказала я, – успокойся, маленькая моя!

Слова нашего отца опять. Неуместные, словно куртка, которая еще слишком велика.

Она открыла рот. Раздался звук, похожий на вопль кошки, с которой медленно сдирают шкуру. Я схватила ее за руки, оторвала их от ее живота. Я должна была увидеть, двигалось ли что-то у нее под кожей. Должна была увидеть эту кошку.

Как же я надеялась, что это кошка. Что это не наша Миа.

Он не должен был так много у меня просить.

Я наклонилась к ней, наши лица почти соприкасались. Очень нежно я обхватила ее голову.

– Успокойся, маленькая моя! – прошептала я. Только шепотом я могла повторить слова нашего отца.

Открылась дверь, и вошла мать. Она оттолкнула меня, вытащила Миа из кровати, посадила к себе на колени и крепко прижала к себе.

– Быть не может, – пробормотала она – Не так быстро.

Да о чем она, господи?

– Но я вижу то, что вижу.

Она достала из кармана бутылочку и кусочек сахара, открутила крышку, капнула чем-то на сахар и засунула его Миа в рот.

– Рассасывай, – приказала она.

Миа принялась за дело так, словно высасывала из этого кусочка свою жизнь. Движение рта. Я увидела, как она глотает. И еще раз. Потом она открыла глаза. С любовью посмотрела на мать. Наша Миа восстала из мертвых.

Это было невозможно.

Не за пару секунд. Даже в Библии это заняло по меньшей мере два дня.

Я взглянула на бутылочку в руках у матери: на ней не было наклейки.

– Что это, какое-то волшебное зелье?

– Кое-что от жара. Я подумала, что попробовать не помешает.

Мы посмотрели на Миа. Ее глаза опять закрылись.

– Сработало, – выдохнула мать, – наконец-то. Уже завтра ей станет получше.

И тут наша Миа перестала дышать.

У меня подкосились ноги.

– Давай, детка, вставай. – Мать схватила меня и толкнула на стул. – Нужно сохранять спокойствие, – сказала она и села рядом со мной.

Наша Миа перестала дышать, а она сохраняет спокойствие? Ноги вновь задрожали, но я не упала. Я встала, схватила Миа за плечи, начала трясти, давай, малышка, давай дыши, дыши.

Раздался звук. Словно она хотела вдохнуть весь воздух в комнате, надышаться им в последний раз. Такой звук, что я допустила саму эту мысль – что она, возможно, дышит в последний раз. И то, как она лежала: руки на животе, глаза закрыты, абсолютная неподвижность – она была похожа на всех мертвых, что я видела. Я подумала про мертвых из-за ее кожи. У живых такой не бывает. Ее цвет изменился, он стал словно день, что не желает начаться. Я наклонила голову к кафельному полу, на котором мы читали Розарий, стоя на коленях. Я смотрела только на него. Я хотела, чтобы он разверзся, и я провалилась во тьму под ним. Я ничего сильнее не желала, чем оказаться в этой дыре под землей.