«Одноэтажная Америка» - стр. 44
Все так. И все же почти невозможно передать ощущение, будто ты попал в другой мир, на другую планету. Здесь пропадает всякое желание говорить, будто человеческая речь может нарушить очарование этой бесконечной пустыни, которая ничем пустыню не напоминает – нет дюн, нет вечно перекатывающихся песков, нет меняющихся от часа к часу очертаний – есть застывшая вечность. Но нет, путник скоро начинает понимать, что застывшая вечность не здесь, а чуть дальше. Это Окаменевший лес.
Признаться, я полагал, что Окаменевший лес, о котором я, конечно, слышал, но никогда не видел, представляет собой… ну, как это сказать, словом, лес, который окаменел. Стоит себе и стоит, только не растет, на деревьях нет листьев, а есть лишь окаменевшие стволы и ветки. Поэтому, когда я увидел дорожный указатель «Окаменевший лес», я жадно стал искать глазами лес, который должен был внезапно вынырнуть из пустынной равнины. Но ничего подобного не произошло. Мы въехали на территорию национального заповедника, припарковались у небольшого здания музея, которому было около одного года, когда здесь припарковались чета Адамс и Ильф с Петровым. А Окаменевший лес был здесь, он лежал посреди пустыни у наших ног – окаменевшие стволы деревьев, которые почему-то не разрушились, в которых происходил процесс замены древесины солями, металлами, в результате чего стволы стали тверже мрамора.
Несколько десятилетий тому назад я впервые попал на римский Форум. Стоял знойный августовский полдень, Рим кипел, но почему-то здесь слышалось только пение цикад. Я стоял среди этих сохранившихся руин, испытывая сильнейшее волнение. Не только от того, что здесь ступала нога Юлия Цезаря и Тиберия, Катона-старшего и младшего, не только от понимания того, что здесь проходили торжественные шествия непобедимых войск, что здесь шумела многотысячная толпа, не сомневавшаяся в том, что римский порядок, первенство Рима вечны, но от того, что я остро почувствовал, что вот я откуда родом, вот где мои корни, вот к чему я восхожу. Это был один из самых ярких моментов моей жизни.
А теперь я стоял среди окаменевших стволов, которым было сто пятьдесят миллионов лет! Это непостижимо. Сто пятьдесят миллионов. И кругом – на сотни и сотни километров – пустыня и полнейшая тишина. Такая тишина, что как-то неловко заговорить. Даже Иван Ургант если и говорит что-то, то полушепотом.
Отколовшиеся кусочки стволов необыкновенно красивы, они переливаются всевозможными оттенками красного, розового, синего и коричневого, то и дело в эту гамму врываются жилки аквамарина, изумрудного и янтарного цветов. Велик соблазн взять кусочек на память, хотя это строжайше запрещено. Тем не менее, как нам сказали в музее, ежегодно туристы уносят отсюда не меньше тонны окаменевших осколков на память, а иные затем бойко ими торгуют – кстати, еще в Санта-Фе на прилавках индейцев лежали полированные образцы этой уникальной природы.
Побродив среди того, что можно было бы назвать не древностью или античностью, а временем, когда еще не было на Земле рода человеческого, мы поехали дальше.
Заночевали в очередном мотеле, таком же, как десятки и сотни других, в которых мы ночевали прежде, или мимо которых проехали, а утром, все еще потрясенные дивной красотой и мощью природы, поехали посмотреть на Гранд Каньон.